Тырново. Древний холм царевец, остатки стен дворца. Археолог в джинсах. История Христо Цанев. Скелет турчанки

18.08.70
Тырново. Древний холм – царевец, остатки стен дворца. Археолог в джинсах. История Христо Цанев. Скелет турчанки.

Керамист в мастерской. Все народы проходят мимо. Меткая характеристика: француженка вбежала, схватила кувшинчик, «Жоли! Жоли!», прижимает к себе. Немцы – холодные, только о цене и о еде. Англичане лучше всех – душевные, человечные.

Трявна. Старые дома – крепости.
12.08.70
Побежала в ресторан «Дюна» узнавать, могут ли принять группу (на Солнечном берегу)

Несебр.

Пусть мой зов дойдет до тебя – надпись на древнегреческом, на камне в «Старой Метрополии». 5-6 век. Церковь сделана из камней разных храмов – этот камень из греческого храма, он у алтаря.

Улица Ахелой, ул. Венера, ул. Мена (имя фракийского царя), ул. Царь Симеон, ул. Рыбарска, ул. Чайка.
Улочка обрывается к морю. Выше, у ограды – роются белые куры, ниже, на камнях – серые чайки. Чайка сидит на куполе старой церкви.
Тырново. Улица Болванска битка. Напротив собора – дом с вывеской «Св. В. Тырновека митрополия»
Сколько было на этой земле императоров, царей, политикой, которые завоевывали, присваивали, крали, плели интриги… От них не осталось и горсти праха. Но в развалинах римских бань в Варне лежит кусок карниза с коринфскими капителями и на мраморе видны следы резца, словно мастер только вчера закончил свою работу. И рядом два мраморщика делают плиты для современного памятника и на известняке остаются такие же следы, как у мастера, работавшего две тысячи лет назад.
«Переселцы»
17.08.70

Деревня Арбанас у Тырново. Преображенский монастырь.
13.08.70
Утром на автобусе – на окраину Варны – в Аспарухово. Пошел по шоссе, по которому ездили на автобусе «Балкантуриста» в Несебр и Солнечный берег. Помнил немного шоссе. Много машин – гарь. Тяжелые и туристические – особенно дымные.

Шоссе идет вверх. Передо мной его пересекла телега, в которой сидело четверо болгар. Телега свернула на проселочную дорогу. С двух сторон – дубовый лес. Пока нет машин – хороший воздух. Но они все время снуют.

Пошел по тропе рядом с шоссе. Она пропала – опять на шоссе. Потом по грунтовой дороге параллельно шоссе. Шел больше часа. Надоели машины – решил совсем свернуть с шоссе. Только отошел – вытряхивал песок из сандалий – из лесу телега. Поздоровался с ними. Перед этим на проселках встретил болгар, которые со мной здоровались – поднимают правую руку с двумя вытянутыми пальцами. Одеты в синие бумажные брюки и куртки тоже синие. У меня тоже синие бумажные брюки. Телега проехала вперед. Я чуть погодя – вслед. Дорога – молодым сосняком и дубовым лесом. Шел еще час. Вышел на открытое место – взгорок, с которого далеко видно и даже море различается вдали. Оно кажется сначала тоже горой – на уровне хребта.
На самом взлобке горки стоит телега и люди возле. В телеге – мальчишка в соломенной шляпе, очень живой. Спросил его, как пройти на Камчию (река, впадающая в море). Он кликнул отца. Подошел пожилой человек, стал объяснять. Вся местность видна – дорога в долину, потом в гору, вдали водокачка – там шоссе, от которого я отошел довольно далеко. Он родился в этой деревне – Переселцы. Теперь живет в Варне. Ему 58 лет. Выглядит моложаво – сух, подвижен. Его жена низкая, толстая болгарка с круглым добрым лицом. Когда узнали, что я русский – сказали «а – товарищ», и потом звали меня «товарищ». Я почувствовал расположение этих людей. Это первая встреча с болгарами, когда я никем не представлен – просто как есть «аз есмь». Вскоре пошел вниз по дороге. День жаркий. В долине, как в печи – нет ветра. Трава высохла – желтая, серая. Только деревья зелены – это груши – остатки старого сада. Висят плоды – зеленые. Одна мелкая – как дули, сладкая.
В высохшем русле ручья – неподвижная отара овец-агнешков.

По дороге – вверх, на склон долины. Солнце жарит вовсю, как в печи.

Вышел наверх. Пыльная дорога (песок), слева – кукуруза и сливы растут как бы дико. Сливы еще не спелые. Справа – подсолнух с низкой кукурузой. Навстречу телега, запряженная в ослика и большой старик на телеге. Поздоровались. Он остановил осла. Поговорили. Он угостил меня сигаретой. Посетовал, что нет помидор с собой. Живет в соседнем селе – 64 года. Чем занимается? Он обвел рукой кругом – всем, что здесь ест. Кукурузу с подсолнухом высеяли для силоса. Виноградники, сады. Все он умеет. Дома тоже большой участок – там все есть, и в колхозе. Он в соломенной шляпе, круглое лицо, толстые покатые плечи, в выгоревшей куртке. Добрый старик. Докурили сигаретку, попрощались. Он тронул ослика, поехал по жаре.
Деревня с улицей разрытой канавой – строят водопровод. Мужчина в белой рубахе. Поздоровались. Кто? Чех, поляк? Русский! Товарищ! Почему не на рейсе? (автобус) хочешь посмотреть? Идешь пешком? Браво! – воскликнул он на прощанье.

С проселка – на шоссе. С двух сторон виноградники. Справа они идут вниз и перед ними ореховые деревья. Слева – за кюветом – на возвышении. Кое-где видны спелые грозди – красно-синие.
Женщины на винограднике. Перепрыгнул кювет, подошел по взрыхленной песчаной земле. Целая бригада – обедают. Почти все пожилые. Сидят, протянув ноги под виноградные шпалеры – в кусочке тени, на земле. Разложили на газете помидоры, брынзу, хлеб. Я подошел к пожилой женщине с краю. Она доедала из кастрюльки нечто вроде супа с зеленой фасолью, перцем и прочим.
Подальше – старушка в очках. Во втором ряду – есть и помоложе, но все средних лет. Шутят что-то по-своему. Спросили, не женат ли? Сколько детей, кем работаю. Мое появление внесло оживление. Как и раньше, я спросил, как пройти на Камчию. Откуда-то из третьего ряда вышла женщина и стала показывать вдоль шоссе, объясняя что-то подробно. Я понял, что дорога туда – левее. Женщина, возле которой я стоял, протянула мне гроздь спелого красновато-сине-фиолетового винограда, крупного, как грецкие орехи. Очень сладок. Я хотел пить, и это было кстати.
Большинство, как все пожилые, одеты в черное – юбки, кофты, платки. Некоторые в светлом. Женщина разложила передо мной газету, дала хлеб, помидоры, соль в бумажке. Посетовала, что больше ничего нет. Соседка из второго ряда окликнула – протянула на ноже кусок брынзы.

Старушка в очках, в нашем ряду, громко удивилась, что мы понимаем друг друга. Мне сказали, что от них из колхоза ездили в Москву, а сюда однажды приезжали пять русских и говорили речь. Они были удивлены и обрадованы, что так неожиданно, прямо на виноградник пришел русский.

Узнали мою профессию, похвалили, стали обсуждать, что и о них я напишу в вестник. То же удивление, что я пешком, не на автомобиле.

Попрощался. Опять шоссе с визжащими от скорости машинами. Часа через полтора-два по более узкому шоссе, стал подходить к Камчии. На столбе вывеска – фазаний заповедник, запрещена охота на фазанов.
Навстречу – парень, болгарин, приветственно поднял руку с двумя вытянутыми пальцами. Потом в шортах компания – даже не обратили внимания. Машины сворачивают в кемпинг «Рай», там же «Романтика». Заросшее дубняком устье Камчии – муравейник из автотуристов. Километра на два по берегу – сплошь в лесу палатки разноцветные, машины. Все вытоптано, огорожено металлической сеткой, негде плюнуть. Немцы, поляки и русские. После простора и простых людей тут неуютно. Они бежали в отпуск от цивилизации, но создали нечто еще более скучное, чем в городах. И неудобное. Палатки впритык, газ от машин, запах бензина, треск мотоциклов, говор, шум транзисторов.
Берег Камчии застроен домиками под рыбацкие моторные и простые лодки. Парень тащит под жабры огромного сома – поймал. Рыба, видно, есть. Камчия мутная, коричневая, как после дождя. Деревья – к воде. Она выносит в лазурное море огромное пятно мутной воды, которая кажется ярко-коричневой. Хорошо видно граница моря и пресной воды. Волна – наполовину мутная, наполовину морская. Пляж, много людей – под зонтиками сотни людей, но меньше, чем в Варне.
Забрался на уступ крутого берега, лег отдохнуть в ожидании 17 часов, когда открываются закусочные. Шел с 8-30 до 15-30, но не устал. Попил из водопровода у пляжа возле памятника погибшим воинам-болгарам, высадившимся тут с советской подводной лодки в 1944г.

Проголодавшийся, пошел к ларькам. За хлебом очередь, за биром и крепкими напитками тоже. Хлеб у меня был – дали виноградарши. Купил рыбку печеную на скаре, очень дорого, бутылку пива. Народу полно. Потом купил хлеба, брынзы и бутылку «Мелник». По песку пляжа, по «раю», по Романтику. Палатки стоят иногда очень неплохо – с видом на море. Издали выбрал место в конце огромной дуги – обрыва, окружающей залив. На песчаной террасе домики и палатки Романтики. Огромный немецкий бетонный дот. Рядом оранжевая палатка. Ушел за домики, за свалку – там терраса, заросшая травой, уже пересохшей и жесткой. Высокий песчаный обрыв. Наверху – дубняк. Здесь пусто. Нашел траву поплотней, бросил одеяло (взял скатку). Поужинал. Взошла луна, затрещали цикады. Зажглись огни на берегу. Тут было тихо и вовсе не темно. Часто просыпался – ел, пил вино. Засыпал. Смотрел восход солнца. Море шумело под обрывом. В 7 начал собираться. Неподалеку был кран с водой. Умылся, попил, пожевал. В путь. Миновал жужжащее скопище, где все ели, сидя за раскладными столиками у палаток.

Хотел было ехать на автобусе до Варны, но не дождался. Он обогнал меня. Пошел под солнцем назад по проселкам, возле шоссе.
В винограднике – старик в выгоревшем синем. Грузный, высокий, с животом-бочкой, красное от солнца лицо – картуз, как носили в рязанской области в 30е годы. Рассказал мне, где десертный виноград, сорвал спелую гроздь, где рислинг, из которого делают шампанское. Поднял с земли высохшую гроздь – болезнь – отвалилась. Сорняк, похожий на портулак – сочный, зеленый. У женщин – виноградарш был тогда целый узел таких стеблей. Он не спросил меня – кто, откуда, нацию. Спокойно, просто. Как дух виноградников. Он пошел к лозам, видел каждую кисть и лист.
Винограднику было 4 года – молодой. Кусты стояли на одной ноге, как зеленые страусы.

В самую жару, в 12 часов, в начале первого, пришел в Переселцы по шоссе. Хотел пить. Сельское кафе от кооперации, рядом с дорогой. В стеклянной будке – расторопный парень. За столиком у дороги под навесом – двое парней, подальше – у стены кафе – двое стариков. Спросил пива. Продавец мгновенно достал из холодильника бутылку. Сел в уголке, в тени.

Высокий парень читал какую-то рукопись – написанную крупным почерком на плохой бумаге и сшитую в узкую тетрадь. У него были отрешенные глаза и почти не загорелое, казавшееся сероватым лицо. На столе 2 бутылки пива. Второй парень – в клетчатой рубахе, совсем молодой, подвижный. Он кого-то поразительно напоминает из моих мосоловских знакомых. Он кругл, в фигуре что-то женственное – длинные ноги и широкий таз, розовый со светлым пушком на щеках. Лицо играет улыбкой, глазами, все живет. Он смотрит, как друг читает и, видимо, переживает. Сбегал – принес еще 2 бутылки пива. Закурили. Перебрасываются словами. Второй углубленно читает.
Из-за шоссе – целая компания. Видно, с работы – обед или кончили, хотя всего час дня. В синих спецовках, загорелые, здоровенные парни. Один бритый, полный – сбегал за пивом – принес 6 бутылок. Громко разговаривают. Пришел в рубашке нейлон, с книгой конторской, положил книгу на стул и сел на нее. Идут еще, человек 12–16 собралось. Парень в джинсах, по пояс голый – подсел к двум друзьям. Один все так же читает – не обращая внимания на шум. Прибавилось и стариков.

Откуда-то из соседнего дома, где столовая, послышалось пиликанье скрипки.

За столиками – все шумней, все больше народу. Напротив, на жгучем солнце сидят рабочие за столиком молча – отдыхают. Парень в пестрой рубахе, беседовавший с голым, сказал «цыган» – я одно это слово уловил.

Сидел уже около часа. Решил сходить в столовую – рядом. Едва отошел – навстречу молодой цыган с волынкой – гайдой. Он в черной шерстяной кофте, из-под которой выпущен воротничок, некогда бывший белым. Рукава засучены небрежно и видны засаленные манжеты. Черные пыльные брюки. Но все ловко сидит и парень ловкий. Лицо почти черное от загара и волосы курчавые, глаза – маслины. Я вернулся за ним. Он – сразу к столику, где парень в пестрой рубахе. Тот встал, усадил цыгана и весь – к цыгану. Оо всем забыл. Сбегал за пивом, дал сигарету. Второй – по-прежнему молчит и отрешенно смотрит. Рукопись прочитал, положил в карман. Отхлебывает пиво из бутылки.
Пиво пьют так: принес три бутылки. Сначала ловко выплескивают на землю несколько капель – словно пену сбрасывают, потом чокаются горлышками и после отхлебывают. Ставят на стол, опят чокаются. Иногда со стоящей напротив бутылкой.


Цыган подул в короткий отросток гайды – раздался пронзительный и скрипящий двойной звук – из двух дудок: длинной – аккомпанирующей с однотонным низким звуком и маленькой – с ладами – писклявый и капризный.

Когда пузырь надулся (он сделан из белой кожи), цыган вывел первую мелодию. Она была причудлива по ритму. Потом разошелся, выводя все новые мелодии. Парень в пестрой рубахе стал всем телом отмеривать ритм. Поводил плечами, отбивал такт ногой (он был бос), движением рук.

Цыган сосредоточенно прислушивался к звукам, иногда поддувал пузырь через короткую трубку. Если мелодия особенно удавалась, поглядывал на соседа, который расплывался в улыбке. В нем что-то от слушателя джаза, который обязательно подергивается, отбивает ритм. Цыган под столом босой черной ступней отбивает все смены ритма. Завел мелодию, состоящую из двух одинаковых нот: ди-ду, ди-ду и так без конца. Ждешь – вот кончится, но он не кончает и в этом есть что-то вызывающее. Парень в восторге, хохочет. Все оборачиваются, словно брошено некое спорное слово. Наконец, идет продолжение мелодии и ритма.
Из-за стариковского стола встает толстый, короткий старик с лысиной, седой щетиной, лицом сатира, опившегося вина. Подходит к цыгану. И вот гайда у него. Ведет свою мелодию. Она совсем иная, чем у цыгана. Цыган встает со стула и начинает на одном месте перед столиком приплясывать, поднимает руки, щелкает пальцами, хлопает в ладоши, двигается весь. Движения – вроде тех, что у парня в пестром, который делал их скрытней, сидя.

Старик раздул щеки, как меха – наяривает. Через двор идет щеголь – начальник – в белом нейлоне, идеальных брюках и с папкой. Он вытягивает руку, покачивает бедрами – танцует на ходу, улыбается. Минует площадку кафе и идет дальше. Потом играет цыган – пляшет старик.

За столиком рядом выпита батарея пива. Стол – сплошь в бутылках. Парень, сидящий на конторской книге, начинает обсуждение игры цыгана. Чем-то он недоволен. На губах что-то играет, а потом по-другому. Цыган ревниво прислушивается, потягивая пиво. Он откручивает короткий отросток от мехов и две трубы и вливает внутрь мехов с четверть бутылки пива, затем сворачивает мехи в трубку. Парень в пестром берёт отвинченные трубы и дует в каждую, как в дудку. Пытается что-то играть, но безуспешно. Все смеются. Цыган занят с мехами.

Тогда парень, сидящий на бухгалтерской книге, начинает петь. Потихоньку совсем – для себя и товарища рядом. Видимо, это старинная песня. Ему подпевают тихо. Цыган слушает, переминая мехи. Кончив песню, бухгалтер заводит новую, но друг – парень в выгоревшей спецовке – поправляет мелодию. Они спорят. Один поет так, другой этак.

Тем временем мехи пропитались влагой, цыган привинтил трубки. Раздался пискляво-гнусавый однообразный звук, когда надувают мехи. И все началось снова.

Парень, читавший рукопись, смотрит в пространство. Он единственный такой здесь. Цыган – центр внимания, рядом, а он безучастен.
Девушки – счетные работницы, видно, прошли – купили по шоколадке. Привезли на машине-холодильнике сырые кебабчаты. Начальник в нейлоне принимал противни с ними, тут же подписывали накладные. Ветер трепал фиолетовые бумажки.

Две молодые женщины увели мрачного парня домой. Он впервые улыбнулся, когда увидел жену. За стариковским столом пили мастику (малку-мастику и голяму-мастику) из стаканчиков, похожих на аптечные мензурки. Веселье, как в праздник – народу полно. А день будний, просто обед.


Я пошел по жаре через долину, по песку и выжженной траве. Некоторое время шел со стариком, который удивлялся – почему не еду.

Там, за столиком я видел, как мимо шаркали автобусы и туристы мельком видели и не видели это кафе. Я пошел быстрей старика. Он засвистел кому-то в свисток – в кошары. Здесь все переговариваются свистом.

Я поднялся на маленький перевал. Старик крикнул издали – дясно, дясно – вправо. Действительно, поднялся не там. Пошел дясно и попал на знакомую уже дорогу. Поел мелких желтых груш. Поднялся на склон. На огороде – мои знакомцы с лошадью и телегой.
Хозяин Петыр Петров Добрев предложил мне остаться, пока варится компот. Новой здесь была жена парня, которого я видел вчера. Они звали меня товарищ, пока я не сказал имени. Стали звать Николай. Петыр широкой мотыгой вырыл яму для костра. Дул сильный ветер – ровный и теплый. Рядом лес. Хозяйка сказала – тут нельзя костер – ветер в сторону груши, под которой весь припас.

Он с парнем стал носить бетонные столбики для шпалер, из штабеля рядом – привезли для колхозного виноградника. Сложили нечто вроде печки, поставили бак, принесли из болота воды с головастиками. Дубовые поленья и палки – разожгли. Чтоб ветер не отдувал пламя, Петр разрубил вдоль старую железную бочку (в ней растворяли медный купорос для виноградников) поставил ее, загородив костер.

Тем временем хозяйка с молодухой насыпали в банки ежевику, собранную в лесу. Мальчишка Коста, едва я пришел, обкормил меня. И еще груши – тоже из леса. У него рот и подбородок – красно-сизые от сока. Ест и ест, хоть кисло. Он быстрый, все делает с увлечением, самозабвенно. Сначала покуражится – откажется, но возьмется – не оттащишь от дела.
Сверху в банки сыпят сахар и льют чистую воду – из родника ее несут в бутыли оплетенной – очень вкусная вода. Странно, как он может быть в такой суши.

На банку – старую крышку, которую молодой парень – муж молодухи прессует специальным приспособлением – наваливаясь на ручки всем телом. Банку – в старый чулок или рукав – и в бак. Вошло 14 банок. Делают по сто и больше на зиму. И все из леса. Пока бак кипел – сели обедать. Мне, как гостю, дали досочку. Сами сели на песок и сухую траву. На плаще – помидоры, чушки – горький перец – маленькие зеленые стручки, хлеб, соль, плетеная бутыль свежей воды, маслины в картонной коробке. Петр разрезал помидор и подал мне.
За дальними взгорьями видно море вдали, простор, жаркий день и трапеза.

Потом еще засыпали банки. Готовые вынули и поставили студить. Коста пошел запрягать лошадь, которая стояла в лесу. Петр сказал, что я поеду на лошади – он и парень будут ждать, когда поспеют банки и пойдут пешком. (Я хотел раньше идти, но они сказали – в 6 пойдут. И точно в 6 они меня отправили). Коста подъехал на телеге и стал меня звать сесть в телегу – жестами и словами. Он был очень увлечен тем, что повезет меня. Ему не терпелось. Но вещи еще не собрали. Банки – в ящик – его под сиденье спереди телеги. Колеса телеги расписаны красной и желтой краской – полоски. У осликов телеги тоже расписаны. Я думал на Златы пясцы, где туристов катают на осликах – бутафория. Нет – в деревне так же расписаны тележки.

Телега набита битком. Я сажусь рядом с Коста. Мать и молодая – сзади, на солому и старую одежду. Трогаем. Коста понукает лошадь каким-то протяжным покриком. У него в

руке изобретенный им кнут – на палке кусок цепи. Он объяснил, что не бьет лошадь цепью, а лишь звенит ею – и конь бежит – боится звона. Дорога неровная, но все вниз, в овражки, буераки. Конь молодой – три года, зовут Тошка.

Непривычно на телеге ехать. Все думается – сломается, и коня жаль, такой небольшой тянет 4 человек. Едем дубняком, через сосны. Хозяйка начинает меня расспрашивать о детях. Узнав, что есть девочка, тотчас же решила, что это «булка» (невеста) для Коста. Полушутя, конечно. Спросил у Коста, куда пойдет после школы (он в 9-м), ответил: на мебельный комбинат, рабочим. Ему очень нравится орех – красивое дерево для мебели. Он бывал с классом на практике на комбинате.
Начался овраг, а потом – крутой подъем. Покатили по склону. Колесо полезло вверх, наткнулись на кочку. Телега перекосилась. Коста бросил мне вожжи, остановив коня, слез с телеги, хотел его вести под уздцы, но телега все кренилась. Мы слезли. Он повел коня. Молодайка почему-то побежала вверх. Мы с матерью – сзади. Некоторое время так и шли. Молодайка повела коня по узкой ложбине – дороге среди деревьев. Коста шел за телегой, поднимал с дороги сучья и отбрасывал в сторону. Не пропустил ни одного сучка. Очистил дорогу для других – их конь шел по сучьям. Он с увлечением чистил дорогу. Все с увлечением. Небольшого роста, тощий, с черными глазами. Резинка от шляпы пропущена за уши и через нос, под глазами. У костра еще он ловко бросал большой нож в доску, потом заложил его в ножны и ходил с ножом. Очень любит своего коня. Остановились, сразу же налетели оводы, хотя солнце зашло. Коста нагнулся к животу коня и бьет оводов, чтоб не мешали идти. Он шумно радуется, когда овод падает в пыль. Я держу вожжи. Побил оводов, прыгнул на скамью ко мне – поехали. Так несколько раз.

Лишь перед самым городом выехали на шоссе. Огромные автобусы Балкантуриста объезжают нас. При выезде на шоссе Коста привязал под зад лошади брезентовый кусок – один конец привязан к телеге, другой к оглоблям. Так положено, чтоб в городе и на шоссе не пачкать. Милиция строго следит. И Тошка тотчас же воспользовался этим. Яблоки быстро вытрясли из брезента.

Пересекли шоссе – на улицу. Здесь у Коста полно друзей. На нас смотрят, приветствуют. Пыльная улица слева от шоссе, если ехать к Варне. Домик типичный – 2 этажа (1й полуподвал). Дворик с виноградными лозами. Сени с лестницей. Мать провела меня в комнату. Белый сервант у входа справа. Слева – большая кровать с шишечками. Стол у окна. На стенах фотографии. Одна – увеличенная. Отец и мать Петра. Отец – Петр в молодости, очень похож, а мать – на хозяйку. Они одеты в национальную одежду. У отца вышитая рубаха и жилетка, мать в вышитой кофте. Сейчас это лишь в музее этнографии модно увидеть.
Коста вернулся с лошадью – разгружал. Отвел ее в конюшню где-то недалеко от дома. Пришел. Мать что-то ему сказала – дала пустые бутылки. Он прибежал с 2мя бутылками пива. Мать налила в высокий стакан и подала мне. Стемнело. Мне давно пора уходить. Оставил адрес, подарил Коста компасик – брелок. Он с жаром пожал мне руку. Когда речь зашла об автобусе, мать опять его послала на «спирку» (остановку). Он мигом вернулся с автобусным билетом в руке. Здесь автобусы без кондуктора и билеты продаются в мелких ларьках и магазинах – на спирке был ларек пиво и билеты. Распрощались, пошли. В доме кроме их комнаты – еще рядом. Там две девушки. В сенях примеряли платье – в руках иголки. Собирались в цирк.

Коста повел меня на спирку. Она – рядом. Автобус подходил. Побежали. Я вскочил, пожав руку Коста, который крикнул взахлеб громко: – Много здравия на твойте деца! (твоим детям)

И долго махал рукой вслед – в свете фонаря видно.
15.08.70
Утром в Шумен. Пригласил Васильев, сослуживец З. — у него там брат. Поезд. Купили стоячие билеты – для сиденья все проданы. Вагоны купейные, сидячие – по 8 человек купе и коридор для остальных. Сели и на эти места никто не пришел. Брат Васильева – Иван Васильев – начальник милиции Шумена. Встретил с женой. Дом неподалеку от вокзала. Стол. Сливова и ракия с вишней. Ашалык, кюртеты (котлеты), печеный перец. На машине Васильев повез нас в Плиску – древнюю столицу Болгарии. Городок Плиска (коньяк) на равнине. Кукуруза, табак, виноградники. Довольно далеко – древнее городище. Восстановлена часть стены (нижний ряд камней). Основания фундаментов внутри города.
Потом Мадара. Пересечь равнину – южнее Шумена – огромные известняковые скалы. Туда перебрались после разгрома Плиски турками. Пронзительно кричат стрижи. Красный свет заход солнца на скалах. Там был монастырь когда-то. Там же, в изгибе скал, где есть огромный естественный навес – пещера древнего человека времен бронзы – 5 тыс. лет назад. Пещера закрыта скалами. Углубления по стенам – вроде нар. Сумрак всегда. Сухо, прохладно. Выйдя из пещеры – попадаешь на огромную площадку, прикрытую сверху скалой. Это вроде естественной эстрады с раковиной. Удивительный акустический эффект – все, что говорят даже обычным голосом внизу – здесь усилено и отчетливо слышно. Приближение зверя и человека было хорошо слышно отсюда. Внизу скал – сотни родничков – капли со скал. Все заросло плющом, мхом. Нечто интимное на фоне грандиозной стены. Капли падают в блюдечко озерца и звенят. Пока мы лазили, Васильевы разрезали арбуз и хлеб – на столе, врытом в землю. Они видны вдали – так велика площадка. Величина раковины скрадывает размеры площадки, которая сначала кажется маленькой. Неподалеку – пещерная церковь – алтарь – все разрушено, но вполне заметно. У стен – все закопчено от свечек и лампад, когда-то горевших. Скалы стали совсем красные. Мадарский всадник высечен в скале. К нему – длиннейшая лестница. Арбуз и хлеб привезли с собой.
16.08.70
Поездка в Преслав – древнюю столицу Болгарии, перенесенную туда из Плиски. Развалины великолепного дворца. Две колонны из полированного камня (брекчии). В стенах города – виноградники и сад. Ели сливы, уже спелые. Гора красных яблок. В музее – детские браслетики, такие же и сейчас носят.

Потом через горы – на водохранилище на р. Тиче. Остановка на берегу горной речки. Родник, оформленный камнем, как все родники здесь. Каменный бассейник под краном. Туда кладем арбуз – он стынет. У дороги едим с хлебом.

За город – волнистая долина. Адская жара. Несколько кирпичных домиков среди разрытой земли. Сахара. Изгиб большой насыпной плотины. Внизу озерко воды. Пробивают тоннель через горы. Отсюда вода пойдет на поля равнины за горой.
Вернулись в Шумен. Пошел с Васильевым по городу. Старинная мечеть. Кожаный занавес на входе. Вошли. Поминки по усопшему. Старухи сидят на ковре в углу, у окна. Девушка, почти девочка, обходит их и каждой целует руку. Они – как истуканы – в черном и белых платках. Кончив целованье, девушки опять обходят их – снова целуют руку каждой и дают кулечек вроде тех, что на улицах – с орехами – издали не видно, с чем. Во дворе, где было медресе – несколько стариков турок. У источника в центре двора старик делает намаз – омывает лицо и ноги – для ног тут специальные колодки – деревянная подметка и резиновый перехват.
Интересны улицы старого Шумена в турецком квартале. Деревянная мечеть – бездействующая, ветхая. Минарет из коричневых досок, стены из толстых досок. В окошке видны лестнички, площадки для женщин. Это мечеть бедняков. Слышен звон часов. Они реставрированы – недалеко от большой мечети. Башенка из дерева на каменном основании. Там колеса движутся от воды. Циферблата нет. Только звон через час – ударов=часов. Чтоб слышно было правоверным, когда молиться.

Есть в Шумене цыганский квартал. Мы увидели свадьбу. Ни булки, ни жениха – лишь толпа, 3 музыканта – аккордеон, скрипка, флейта и девушки с флагами – на палке пестрый ситец. Музыка, ребятишки. Девушки в шароварах с низкой мотней – болтается между ног. Это цыганки – магометанки. Есть и молодые в турецкой одежде. Неподалеку от цыганского квартала – община армян с читальней «Ереван». У них есть оркестр, который выступает по Болгарии.

Обедали и ужинали в ресторане на горе, за пивным шуменским заводом. Шуманское биро – известно в Болгарии. Ветки елок – на веранду. Джаз играл русские мотивы, потом болгарские ресторанные песни – сентиментальные. Ели кебабчаты с пивом. Мы с Васильевым пили сливову и шопский салат (помидоры и сладкий+горький перец посыпаны тертой брынзой).
В Шумене у турецкого квартала – по улице лавки ремесленников – колокольчики, ведра, кувшины – все из меди, тазы, мангалы, старьевщики продают разное. Один торговец остановил нас – вынес из лавки маленькое ведерко – 5 лев спрашивает. Тут же фотограф с новейшим фотоаппаратом – снимает и отсылает фотографии на дом.
17.08.70
Васильева провожали. Много подарков – кофейный сервиз, мелочи. Поехали в Горно-Ореховец. Дорога по равнине. Жарко. Все время – сильная жара. Встретили нас Стефан Антонов и Христо Цанев – они в деревнях неподалеку. На мотоциклах. Отвезли вещи. Поехали в Велико-Тырново по дороге – в старинное село Арбанас. Там дома – крепости. Ограды каменные с бойницами. Дома огромные, каменные и с подвалами, комнаты с помостами – кроватями, застланные домоткаными широкими половиками. Резные потолки из дерева или извести – тоже резной рисунок. Такие дома у купцов. Шли орды разбойников-солдат во время войн и дома держали осаду. Запас еды, колодец – все есть.

Издали видно Тырново – протянулось по склону.

На мотоциклах – через город – в Преображенский монастырь, что за Тырновом в горах. З. со Стефаном вперед. На крохотной площади у памятника наш мотоцикл свалился набок. Хорошо, что скорость небольшая. Я немного потянул ногу в бедре. Милиционер подбежал и сказал, что здесь надо ехать быстрей, ибо брусчатка мокрая. Постфактум предупреждение. Нога побаливала. Снова сели. Монастырь прилепился к известковым скалам наверху. Большой двор, окруженный постройками. Еще на дороге, на камне сидел монах в черном облаченьи и клобуке, с белой бородой. Он благословил нас, летящих на мотоциклах.
Входишь в ворота, как в прошлый век. У врат церкви монах с тощей бородкой за круглым столиком, окруженный толпой старух – богомолок, записывает на лист – кого за здравие, кого за упокой – по 20 ст. с души. Он монотонно спрашивает каждую, кого писать в какую графу. Старухи боязливо перечисляют: Стефан, Асен, Петр…
Среди богомольцев выделяется молодой парень – крепкий со смоляной крепкой кокетливой бородой на красивом загорелом лице. Рядом с ним – чернец монах. Парень в черной рубахе и свитер-кофта надета в один рукав, а остальное как-то лихо висит вроде гусарского лентика. Он громко разговаривает с монахом, иногда смеется. В церкви он говорил с монахом – тоже громко и четко. Затем монах ушел в алтарь. Парень подошел к иконе Николы чудотворца – благоговейно поцеловал, затем поцеловал Георгия – вытянув губы трубочкой, крестясь. Вошел в алтарь. Вероятно, паломник – пришел к святыне. Это смена старикам. Побродил по монастырю. В кладовой монах без черного одеянья – в белой рубахе, горбатый. Отпер дверь, зажег электричество – осветил ряды банок с томатами, ящики помидоров, на полках масло и оцет, хлеб. Два молодых малых брали продукты. По галерее, что идут вдоль здания, что подальше от горы – трапеза богомольцев. Большинство старухи, изредка крепкие старики. Развернули узелки с виноградом, перцем, чесноком, хлебом. Плоские бутыли с водой. Устало вздыхают, жуют хлеб, тихонько говорят. Их не меньше ста человек. У входа два автобуса Балкантуриста – привезли этих паломниц. Все в черном, лица загорелые, руки рабочие, в жилах, с крепкими ногтями. Старик в красной рубахе. Длинные столы, скамьи. В открытые двери видны большие комнаты гостиницы с железными кроватями, на которых лежат узелки и одежда. За окнами – горные дали, белые скалы противоположной горы. Посмотреть вниз страшно, так высок монастырь. Возле одного окна в нише под навесом подпись «место для курения».
На стене церкви картина «Колесо жизни», где в 30 лет человек – царь, а в 48 летит вниз головой и в 70 его сечет коса. Группа старух около картины. Монах объясняет, они кивают головами. Над двором по подставкам вьется виноград. Тишина, благость, рай. Стоят огромные бочки для вина – в стороне двора. В монастырях – лучшая ракия.

Ужинали в Тырново ночью, в открытом ресторанчике, на склоне – как гнездо. Видны огни.
18.08.70
В Тырнове. Христо Цонев – историк, инспектор по истории, повел меня в царевец – древнюю столицу. Он стоит на холме, со всех сторон – река Янтра, лишь узкий каменный перешеек соединяет его с сушей. В домике кассирша не взяла с нас за билет. Оказалось, это учительница, нет места по специальности, вот и сидит здесь. А Христо может помочь.

Рабочие восстанавливают древнюю стену. В синих штанах и куртках, кое-кто в соломенной широкополой шляпе – все пожилые. Аккуратно кладут камни, раствор, кирпичи. Произведение искусства. Так же клали эту стену и тысячу лет назад.


Я вспомнил римские термы в Варне. Там лежит карниз разрушенного зала – часть. На кромке мрамора отчетливо видны следы инструмента, которым римский раб тесал мрамор – будто вчера. Тут же, около терм несколько каменщиков тесали блоки из известняка – для памятника. Я заглянул – от зубила остается такой же след, и живые руки, и тот же инструмент, что у древних каменотесов. Так и здесь. Удивительно смотреть, как строят древний город.

Остатки дворца – в стене плиты римских мраморных надгробий. Болгары привозили камень из римского города неподалеку, разбирали остатки строений римлян. Христо рассказал, что когда его отец строил дом в селе Янтра, то на осле возил тоже камень из мертвого римского города. Надписи на латинском и греческом языках.

Среди развалин старые женщины роются в земле – помогают археологам. На склоне холма старики тоже роют, просеивают землю, возят на тачках, копают мотыгами и кирками. Это пенсионеры подрабатывают. Колоритные старики, загорелые, крепкие, грузные и тощие. Девушки разбирают черепки по эпохам. Только что отрыли скелет – ярко-желтый. Начальник археолог – молодой парень повел нас туда. Ничего ценного – скелет турчанки. Здесь было турецкое кладбище. В изголовье – круглый горшок. Археолог сказал, что все турецкое они выбрасывают – лишь византийское и болгарское оставляют.

Бетонная площадка разбита на квадраты. Колышками обозначены века. Разбитая тарелка с рисунком фазана. Черепки с глазурью, с насечкой. Этруски, славяне, века.

Потом с З. мы зашли в мастерскую керамистов на улицы в Тырново. Мастер – живой и общительный, с жестами, комплиментами даме, невысокий. Показал — такие же тарелки – делает, рисунки из музея берёт. За окном и в мастерскую приходят все народы. Француженка вбежала, схватила кувшинчик, «Жоли! Жоли!», прижимает к себе. Немцы – холодные, только о цене и о еде. Один схватил кувшин с полки – не древний ли, но он только что сделан и не продается. Англичане лучше всех – добрые и душевные. Русские – свои люди. Другарка – совсем молодая. З. очень польщена.
На следующий день я увидел его за работой через окно. Он сидел у станка и пальцами осторожно правил горлышко кувшинчика. Брови его то поднимались, хмурились, то успокаивались. Он весь поглощен делом. Долго – миллиметрами обрабатывал глину, и она жила под его пальцами – вытягивалась, дышала на вертящемся круге.

Христо рассказывал историю древнего Тырнова. Гибель города, разбитого турками. В царевец вели 3 ворот. Последние чудом сохранились до 19 века, конца. Но их разрушили сами болгары. Немец, поставленный царем по Сан-Стефанскому договору, должен был въехать в карете в царевец, а ворота оказались малы для кареты.
С лобной скалы сбрасывали преступников. Когда-то сбрасывали епископа (митрополита) и он крикнул царю: – Я падаю в бездну, но она не так страшна, как пропасть, в которую ты толкаешь весь народ.

Скала действительно впечатляюща – белый столб. Видна издалека, с шоссе. Христо очень гордится своей специальностью историка. Воспитание национального сознания. Споры с румынами о происхождении Румынии и нации. Те считают, что они самостоятельны, но некоторые – что болгары там осели и дали начало румынам.

Волжские болгары или с Кубани пришли в район Плиски. Их было 40 тыс. Растворились в населении. Христо говорит, что специально ездил там, смотрел на людей – они отличны от обычных болгар – они горбоносые, тип особый. И сам он среднего роста, горбонос, загорел почти дочерна, черные глаза глубоко посажены. В нем есть некая подспудная мысль, которая пронизывает все его рассуждения. Вообще здесь все – историки.


Стоит за столом заикнуться о царе Симеоне, Круме, как любой разговор мгновенно переходит на историю. На одной вечеринке я в шутку назвал Христо царем Калояном, а Стефана – Крумом. Жена Стефана Цветана выразила недовольство – Крум был очень жестокий, приказал уничтожить виноградники, чтоб не пили вина, отрубал руку за воровство. Лучше бы его назвать царь Симеон. Это был добрый царь. Стали петь песню о царе Симеоне, которая была одно время запрещена как националистическая. Христо же был доволен – ибо царь Калоян был его любимцем: он имел дар полководца и дипломата-политика одновременно, а другие цари были или тем, или другим.
Я отказался ехать на мотоцикле, достали такси. Поехали в г. Трявна. Дорога в горах. По обочине – сливы. Остановились (Цветане стало плохо). Ели сливы с дерева у дороги. Много груш по дорогам, но они еще не спелы. Здесь же – сливы. Ручей, родники с трубочкой и полукруглым камнем.

Трявна – в долине между гор. Железная дорога. Здесь турки ничего не разрушали. Сохранилось мастерство резчиков по дереву. Старинные улочки живописны. Дома крыты камнем – плоские пластины сланца серые. Крыши вроде старых ракушек. Навесы над калитками и воротами тоже крыты камнем. Дубовые стропила и плитняк. В некоторых домах очень большие окна нижнего этажа прикрыты огромными ставнями, которые складываются пополам по горизонтали и подцепляются деревянными крючьями сверху, образуя тент от солнца. В старых домах они черные, точно в смоле. Новый дом пионеров с такими же ставнями. Очень современно выглядит. Вывески в Трявне – все из дерева с выпуклыми вырезанными буквами. Радиомастерская, учреждения. Очень современно и хорошо. Вывеска – произведение искусства.
Музей в старинном доме-крепости за каменной стеной. Жилые комнаты на 2м этаже. Экскурсовод – девочка из 9 класса очень бойко рассказывает о мастерах. Два мастера поспорили, кто лучше оформит потолок комнаты. Две смежных. По полгода просидели, не видя друг друга. Когда закончили, пустили хозяев. Оба сделали во весь потолок солнце. Старый мастер сделал солнце геометрическое, очень тонко, но холодно. У ученика солнце живое – в центре вроде цветка с живыми лепестками. Мастер сказал, что ученик его превзошел.
Экскурсовод – тонкая девушка с большими глазами, правильным носом. Не красавица, но есть в ней ум, грация и любовь к тому, о чем говорит. Показывает инструменты резчиков, кисти иконописцев (есть трявнинская школа иконописи), краски в мешочках из бараньих кишок.

Старая церковь с часами и каменный мост через речку. Мост горбатый, из серого камня. С него видно дно речки с перекатом. В колдобинах полно рыбы от мелочи до полуметра длиной. Никто не ловит.
Вернулись в Ореховец. Городок вроде Спасска, но выглядит так, как не всякий областной центр у нас. Новейший ГУМ – стекло и белый камень, прекрасный ресторан, гостиница. Все модерн, построено с большим вкусом.

Квартира, где мы остановились инженера (знакомый Стефана, уехал в Варну) – 2 комнаты, кухня, кладовая, коридор, туалет. Стены расписаны в золотую полоску с зеленым и золотые кружки. В этом что-то провинциальное. Верно, старая мода. Так же расписаны стены в деревне Янтра у Христо.
19.08.70
Я ездил в Тырново с утра и опоздал к поезду в Ореховец. Стефан съездил за Христо в деревню – вернулись на мотоциклах. И хотя я зарекался не садиться на мотоцикл, но пришлось сесть. Равнина, кукуруза, виноградники. Проехали три села, входящие в одно c/х объединение. Янтра – самое маленькое и малолюдное среди этих 4-х. В нем 1100 чел. Из них 100 работает в колхозе, в основном старики, а 1000 на предприятиях и не работают.

Дом Христо – типичен для местных строений. Большой – 2 этажа. Наверху три комнаты: нечто вроде холла, куда входишь сразу. Направо – большая комната с телевизором и кроватью. Налево – поменьше с книжными шкафами и кроватью. На полках – всемирная литература – библиотека на русском языке, русская классика и болгарские книги. Внизу – столовая, кухня и кладовые.

Большой приусадебный участок и двор – теплый для кур и коровы, основательный, каменный, с кладовыми. Пока тепло – корова на воздухе, а в ее помещении – банки с консервами: помидоры, персики, яблоки, гроздья лука, чеснока. Множество индюшек. Их режут к весне, когда мало корма – и тотчас консервируют в собственном соку. Корова большая белая, раскормленная. Утром продали ее теленка – двухлетку телку за 450 левов.

Все хозяйство ведет отец и мать. Христо лишь помогает. Отец встал в 4 утра – пошел по хозяйственным делам и встретил покупателя, к завтраку сделка была совершена. Христо собирается покупать автомобиль.
Отец Христо низкий, сухой телом старик – на которого Христо очень похож – горбоносый, с глубокими глазами, руки большие. Он в синей спецовке и сандалиях-калошах, как здесь носят в деревне. Низкие калоши с ремешком-застежкой, крестьянин до мозга костей. Вся жизнь – труд с утра до ночи.

За столом, когда стали говорить о городских квартирах (которую хочет Христо), отец сказал, что был раз у дочери в Варне. Две комнаты и клозет. Пробыл неделю и все время ходил от комнаты до клозета. Скука смертная. То ли дело в деревне – выйдешь из дома – видишь как растения растут, каждое по-своему, птица, коровы – все живое.

Ни за какой апартамент не променял бы своего дома и огорода. Он работник. И держится особняком. Чем-то похож на П. М.Шумилова в этом. За ужином его посадили в конце стола. Он сел в той же одежде, в которой пригнал корову (он сторожит свою корову сам, в стадо ее не гоняют). Сидел молча, неловко сложив большие руки. Стали есть, пить. Ему налили рюмку ракии. Он выпил. Мне налили еще. Кроме меня никто не пьет ракию. Я попросил, чтоб налили старику. Ему нехотя налили. Потом пили вино, в котором ему не отказывали. Выпив, он прервал молчание и начал философствовать. Как бы прервав всеобщее к себе снисходительно-замалчивающее отношение. Хозяйка прерывала его рассказ, подкладывая гостям кюртеты, она начинала разговор так, словно старика нет, и он не говорит. Ему пришлось перебороть это равнодушие и он сумел завоевать внимание.

Старуха маленькая, тощая с орлиным носом, очень энергичная, живая. Все в шутку собиралась в Москву. Старик уже 15 лет пенсионер и собирается жить 100 лет.

Мы прощались утром. Он собирался гнать корову и все медлил. Наконец, словно решившись, подошел к нам проститься. Шершавая ладонь с узловатыми пальцами.

Утром старуха жарила перец в печке чугунной, в кухне. В топке угли – она кладет щипцами перец на угли, когда испекся – в миску. Она в черном платье, в фартуке, тапочках-калошах. Пьют все, кого я встречал, очень умеренно. Причем в каждой компании обязательно есть непьющий. Христо не пьет совсем ничего. В ресторане и дома, даже если ракия своя – наливают «голяму чашу» (большую рюмку) и пьют ее в четыре приема. Правда, ракия так вкусна и с таким запахом, что пить залпом ее грех, но вытянуть всю рюмку медленно можно бы. Ее же тянут на полчаса «по-малку» – немногу.

Не было случая, чтоб рюмку сразу выпили. Пьют без особых тостов. Сначала общий тост «добре дошли» или «на здраве», а потом лишь подливают ракию или пиво. Первый раз чокаются, потом только поднимают рюмки или стаканы, или бутылки с пивом. Ни одного пьяного нигде ни разу я не видел.
С купанья – на мотоцикле к мастеру бочварю, Бондарю Дмитрию Максимовичу. Дом – за длинной изгородью, крытой черепицей, глинобитной – так же строили турки и у них болгары переняли – ничего не видно, что во дворе и огороде. Сейчас строят из кирпича с решетками и просто из сетки на бетонных столбиках.
Бочвар у калитки. Он высок, чуть грузноват, круглое красное от солнца лицо с мясистым носом с молодой, частой улыбкой. Улыбается все лицо и как-то особенно изгибаются губы. Он поразительно похож на П. И.Фролова – архитектора. Жесты, мимика – все знакомое. Есть какие-то быстрые движения, летящие, легкие и молодые. Познакомил с женой – на вид женщина лет 50. Ниже него, задумчивой, медлительной.

Он сразу повел нас в огород. Кукуруза посеяна на корм – это 3й урожай. С этого участка сняли салат, затем кукурузу на початки – и этот – силос. Два большие полосы салата – рассады и вспаханное под него небольшое поле. Под навесом – полиэтиленовый мешок калийной селитры. Для навоза – бетонный бассейн под навесом. Салат снимают в марте и октябре – отправляют в Германию и Австрию в холодильниках. Всякий раз доход – 800-1000 левов. Провел нас к навесу на огороде. На низких вешалах – косы лука и чеснока. Лук золотой, крепкий, чеснок крупный. Чеснок продают 1 лев – кг. Здесь 1000 кг чеснока. Потом показал колодец. Мы подошли. Он незаметно нажал рубильник и черный шланг ожил, как змея – обрызгал нас под общий смех. Он добро смеется довольный шуткой. Выключил насос. Отсюда вода по пластмассовой гибкой широкой трубе – на огород, в коровник.

Вошли в дом, на 2-ом этаже – жилые комнаты. Тоже 3, устланы домоткаными коврами-дорожками в полоску. В средней комнате на стене 2 олеографии старых – Мефистофель показывает Фаусту Елену и Фауст у Маргариты в тюрьме – гравюра. Жена очень любит Фауста Гете и картины сама навесила.
Вышли на двор – в калитку – корова. Черная, с плоскими, прижатыми назад рогами. Она ворвалась в калитку, с мычанием побежала в галоп через двор. Он объяснил – бежит к теленку. Через железную с решеткой дверь прошли в загон. Теленок уже тянется к вымени. Корова возбуждена и кружит по двору. Стефан подшутил над нами – с деланным ужасом отбежал. Мы – тоже испугались. Корова – на нас. Хозяин ее отвел под навес, привязал и теленок стал сосать. Максимов объяснил – это буйволица. В ее молоке 10% жира, хотя молока меньше, чем у простой коровы. В деревне есть стадо буйволиц.

Потом – в мастерскую. По дороге – показал части для домашней мельницы – ему делает местный мастер. Бункер, вентилятор, нет лишь мотора. Насос колодца – тоже тот мастер. Мастерская в большом сарае с окнами. Станок – рубанок. Включил мотор, взял брус, ловким и сильным движением провел – отчистил. С улыбкой шутливой – как пустяк занятный. Я попросил у него кусок черницы (шелковицы) с ярко-желтой древесиной. В бочки из черницы наливают ракию и она приобретает приятный желто-золотой цвет. Сто лет наливай ракию и всегда она даст желтый цвет. Он взял четвертушку бревна, осмотрел. Трещина – бросил. Пошел к штабелю – выбрал увесистую четверть бревна. Включил продольную пилу. Спросил у меня – сколько отрезать. Я показал. Он ловко бросил дерево на железный стол. Мгновенно – сильно, мастерски отпилил кусок, обрезал со всех сторон и подал мне теплый от пилы кусок. С улыбкой доброго волшебника.
Потом бочки. У верстака, где на столе все инструменты – бочка без дна, рядом днище, собранное на шпонках и размеченное, но не обрезанное. Мастер взял инструмент – «немецкий» – сказал несколько раз, подчеркивая тем его качество. Давно купил. Приспособление для вынимания желоба, в который вставляется дно. Деревянная основа и на ней на латунных креплениях 3 резца. 2 режут бороздки по границе желоба, а 3й широкий резец вынимает желоб. Взял, несколькими сильными движениями провел – дерево с треском поддалось. Улыбнулся, словно бы говоря – это пустяк, показать, делать трудней. Я сказал – хочу денек поработать. Он – надо 15 дней, а за день ничего не узнаешь. Бочки огромные. Каждая стоит 75–80 левов. В них ферментируется слива и виноград. После осмотра мастерской – к столу, стоящему во дворе под навесом винограда. Темнело быстро. Он зажег свет, сказал что-то хозяйке. Та принесла рюмки, нарезала крупные домати, открыла банку с маринованными огурцами этого года. Хозяин принес бутылочку с ракией. Золотистая. В пробке – трубочка, через которую льет. Попробовали – божественно. Запах и вкус абрикоса. Тянули понемногу, он подливал. Хозяйка тоже немного выпила. Узнав, что я журналист, сказала «ищет сюжеты». Я сказал, что сюжеты о стране должны быть плотно подогнаны, как кленка у бочек. Хозяину перевели, и он довольно засмеялся. Его круглая голова, стриженная под машинку – в седой щетине, морщины крупные. В глазах и улыбке мудрость и радость жизни.
Потом ужин у Христо. Стол накрыт под навесом из винограда – грозди свисают, как фонари. Шопский салат, сыр. Оля, жена Христо, подает тарелки с кюртетами, нарезанным тонко помидором. Баклажанная икра с чесноком, пахнущая печеным перцем. На блюде маслины – оформление икры.

Пили ракию с вишней, потом свое вино – очень крепкое, хоть и не крепленое.

Совсем ночью кончили. Христо сказал, вспомнив бочвара – «занаят – канаят» (ремесло-мастерство – вечно). Эта пословица от турок, по-турецки так. Пожалел, что не познакомил меня с мастером по железу Иорданом Димитровым Кочевым. Я попросил завтра в 6 утра. Согласен.
Утром пошли по деревне. Асфальт шоссе вдоль главной улицы. Ее пересекают переулки, где каменные тротуары, без мостовой. Большие дома, заборы, виноград. В центре села – правление отделения – 2 этажный дом с цветником, деревьями. Председатель сельсовета в щегольской рубашке и брюках показывает что-то каменщикам – они кладут ограду из декоративных блоков вокруг сельсовета. Он молод, сухопар, точен. Это двоюродный брат Христо щеголь и очень деловой человек. Старики слушали его с почтением. Хотя прохожие в шутку: «председатель крепость строит».

Христо знает всех. Прошел старик с двумя плетеными бутылями, Христо поздоровался с ним по-французски. Старик ответил тоже по-французски и что-то коротко рассказал.

Рядом с сельсоветом – «Пивница» – дворик, стулья, столы современные – очень уютно. Магазин – все есть, пища, масло, одежда, посуда.

Навстречу – цыган молодой с малышом. Христо сказал – их язык прост. Всего 600 слов. И тут же стал говорить по-цыгански. Цыган был чем-то недоволен. Это сосед Христо – недавно купил дом рядом – считает дорого и плохо. Соседи они беспокойные. Уже забрались в огород, что-то украли. Занятие – вяжут из камыша маты, за селом у них мастерская – шалаши, столы и горы камыша. Живут они поодаль – свой квартал. Мазанки, без двора и огорода. Грязно. Но уже строят домики из кирпича с верандой, но поменьше, чем у болгар. Рядом – большой кирпичный завод – 2 трубы. Кирпич возят на лошадях в телегах на резине и грузят в вагоны. Тут же черепица.

Дом Кочева – в сторонке, на тихой улице. Ворота из рифленого железа. Калитка – железная. За оградой – лозы на железных подставках. Все железное. На лавочке у ограды – ждущий крестьянин.

Христо спросил, проснулся ли «майстор», крестьянин ответил – еще спит. Было 6.15. Кочева никто не зовет по имени или фамилии. Его зовут «душко» – душевный человек. Он всех снабжает необходимым из железа, помогает всем, очень недорого, не наживается. Он душко.

Еще один крестьянин привез на телеге мешок овса – молоть. Наконец, во дворе показался майстор – душко. Все издали его приветствуют. Он небольшого роста, тщедушный, лет 50–55, в очках, лицо почти без подбородка – скошено к шее. Есть такой тип лиц – на профиле один нос. Лысый. Голос слабый. Сам он стеснительный, неловко изредка суховато улыбающийся. Не верится, что железные машины у бочвара сделаны его маленькими руками. В конце огорода-виноградника – сарай из кирпича, небольшой. Дверь и ворота. На двери табличка: работа с 6 до 12. С другой, внутренней стороны – таблица стоимости помола. Небольшая комнатка – мельница. Я узнаю – видел у Максимова, еще не собранную. Маленькая машина, сделана с блеском – как заводная. Нечто вроде турбины с лотком для зерна и бункер с брезентовым рукавом. Прежде, чем говорить с нами, он стал молоть. Спросил крестьянина, какой сорт муки ему нужен, поставил в турбину особую решетку. Зерно всыпали на лоток, включил мотор. Засвистело что-то, завыло. На глазах мешок растаял. Его подставили под бункер – мука готова. Взвесили – 12 статинок за работу по таблице.

За стеной – деревообработка. Станок для пилки бревен – на доски. Тут же приспособление – автомат для точки и разводки пил. Настраивают, ставят пилу – все остальное автоматически. Все изобрел и сделал сам майстор. Он выкатывает из глубины большую тележку – метра 3 в длину, ставит ее, включает пилу. Тележка автоматически подвигается под пилой – бревно пилится само. Зубчатое колесо связано с пилой. На железном приставном столе можно пилить поменьше и потоньше вещи.

Вообще майстор дерево не любит. Только железо. Говорит, что может из железа сделать человека. Странно видеть, как легко и ловко он двигает тяжеленные детали – вроде стальной плиты – столика у пилы. Под очками в старой круглой оправе прищуренные умные глаза. Улыбается он редко. Занялся деревом так. В колхозе ему предложили сделать механическую пилу. Поехал искать детали. Привез. Инженер колхоза посмотрел – сказал: это старье лишь на свалку годится.

Майстор снял шляпу и бросил оземь. Он взял детали себе – уплатив колхозу сполна. Через несколько месяцев пригласил инженера и включил свой автомат.

Для школы потребовался флюгер. Майстор не знал, что это и как устроено. Просит – показать в натуре. Христо повел его на аэродром (рядом – аэродром с/х авиации, в войну там был боевой аэродром наших самолетов и у Цонева жил советский летчик-грузин, очень веселый человек).

Майстор лишь взглянул на флюгер и вскоре сделал. Когда его показали начальнику аэродрома – тот удивился – копия заводского. Как он догадался о деталях, которых не видно – подшипники и прочее. Сам придумал.

Осмотрев лесопилку – по саду к дому. Там его мастерская. Станки, шкивы, моторы. Включит – шкивы крутятся. Инструмент на стене, все на места. Сын взрослый – работает механиком авто в колхозе. Если что возьмет в мастерской – отец сразу видит. На площадке – компрессор для окраски изделий. Заготовки для сенорезки, которую видели у Христо – как заводская – аккуратно покрашена. Все подогнано. Отливки ему делают в мастерской колхоза – обрабатывает их сам.
Почему не берет патент, не внедряет на заводе? Пробовал – не интересует предприятия – там крупные вещи делают. Снабжает все население сам. Эти машинки известны до Дуная – оттуда к нему за ними едут.

Не значась нигде в штате, он не рассчитывает на пенсию но так любит свое дело железное, что не горюет о пенсии и будущем. Прошли в беседку, сделанную из одного живого дерева шелковицы, ветви которой загнуты вниз и образуют зеленый грот. На стволе – круглый столик вокруг – круглая скамья на железной основе. Знакомит с матерью – ей 92 года. Очень живая, разговорчивая, все время по хозяйству. Расспрашивает обо мне, шутит что-то. Маленькая, сухая, пропеченная солнцем, как все здешние старики.

Принесла нам в беседку коробку шоколадных конфет. Посидели, я подарил майстору значок с останкинской башней. Он был доволен.

Когда знакомились, Христо пошутил – слава о тебе дошла до Москвы – приехал журналист к тебе. Он улыбнулся.

Для него эталон – немецкая техника. Высшая похвала – сделано, как у немцев. Их точность, пунктуальность, чистота отделки изделий – для него высший класс.

Он спросил, не примитивно ли то, что он показал. Я сказал: «extra-class», он довольно улыбнулся.
С Ольгой, женой Христо, пошли по полям. Виноградник на пригорке – большой, рядом – сливовый сад, тоже большой. Один ряд слив покупают жители села – по леву за дерево и обеспечиваются сливовицей на всю зиму. За садом – баштаны и помидоры. На помидорах – женщины пожилые и средних лет. Говорят, что им платят меньше мужчин. Надо уточнить. Поля тянутся почти до горизонта: пшеница сжата, солома в брикетах и поле распахано, сахарная свекла. 20 тыс. индюшек. Их загоны у реки – земля как в снегу. Высокие насесты – они взбираются вверх, как орлы.

На баштане – шалаш сторожа, поверх соломы крыт полиэтиленом.

Здесь у всех пленка – стога мелкие – в пленке.