В. Т. Козлов неизвестные письма наполеона из фамильного архива

В.Т. Козлов

НЕИЗВЕСТНЫЕ ПИСЬМА НАПОЛЕОНА ИЗ ФАМИЛЬНОГО АРХИВА

Письма Наполеона из фамильного архива автора настоящей статьи в своем исходном содержании (без купюр) есть все основания считать неизвестными широкой общественности. Это четыре письма 1796 г. любовного содержания молодого генерала Бонапарта, главнокоман­дующего Итальянской армией Жозефине Богарне (1763-1814).

Известно, что королева Гортензия (1783-1837), дочь Жозефины от брака с Богарне, владелица этих писем, опубликовала некоторые из них еще при жизни в сильно редуцированной форме, приняв ре­шение по крайней мере на столетний период придерживаться мо­ратория в публикации полной версии любовных писем Наполеона. Наследники пошли еще дальше: сделав купюры-подчистки в ориги­налах, удалив откровенно интимные, по их мнению, подробности, предоставляли за денежное вознаграждение для публикаций от­дельные письма. Купюры в любовных наполеоновских письмах под­твердил после 1914 г. Флери, начальник секретариата главы Дома Бонапартов принца Луи Наполеона (с 1914 г.), правнука Жерома, младшего брата Наполеона I, которому (Луи Наполеону) принадле­жат теперь пылкие письма Бонапарта¹.

Ветвь Гортензии, после смерти ее сына Наполеона III в 1873 г., пресеклась. Четыре любовных письма (из них одно во фрагментах, возможно, черновых) были приобретены моим прадедом Павлом Алексеевичем Козловым, поэтом, музыкантом, переводчиком и кол­лекционером, когда он был в 1859-1860 гг. во Франции, вероятно, непосредственно у Жерома, бывшего сначала королем Вестфалии (1807-1814), а позднее графом Монфортом (с 1816 до своей смерти в 1860 г.). Либо П.А. Козлов мог купить эти письма у его сына принца Наполеона Жозефа (1822-1891) в своих последующих поездках в Па­риж, после 1871 г. Умер мой прадед также в 1891 г.

Таковы доводы в пользу того, что приводимые ниже любовные письма Бонапарта - Жозефине не купированы и отличаются от пу­бликуемых иногда автографических писем-реликвий, удовлетворяя потребности наполеоновской библиомании*.

Действительно, Наполеон превратился в литературного героя, эво­люционировав от романтического образа к реалистическому, меняя при этом образное измерение от легенды к мифу. У Достоевского На­полеон - «настоящий властелин, кому все разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллио­на людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры, а стало быть, и все разрешается». У Толстого события, светские разговоры, мысли героев (перекочевав­шие в головы будущих декабристов) развиваются под знаком явного и неявного присутствия Наполеона. Не остались индифферентными и композиторы. Бетховен вычеркивает посвящение Наполеону из Тре­тьей симфонии, зато Берлиоз пишет в 1835 г. «Кантату о 5-м мая». Арнольд Шенберг (1874-1951) в 1942 г. создает «Оду Наполеону», где уподобляет императора Гитлеру, к сожалению, не завершив ее фина­лом 1945 г. Роберт Шуман написал «Гренадеров» по стихотворению Гейне. П.И. Чайковский озвучил всколыхнувший русское общество «1812 год». Прокофьев в опере «Война и мир» продолжает шлифовать эпическую толстовскую грань этих событий...


* Библиомания - страсть к редким книгам, в данном случае к изданиям с наполеонов­ской тематикой. Хотя поражение при Седане знаменует закат мечты о династии «напо-леонидов», Франция через полтора десятка лет снова ждет своего «спасителя» с силь­ной властью, чтобы взять реванш за поражение. И к Наполеону возвращается былая слава: никогда еще издатели не выпускали такого количества книг и гравюр, посвящен­ных «спасителю», как в 1885-1914 гг.

В XX в. кинематограф (и ТВ) дали больше фильмов о Наполео­не и его времени, чем о Жанне д'Арк, Линкольне и Ленине, «вместе взятых»². Неважно, был ли он объектом восхищения или нападок. Ни один род искусства не устоял перед субъектом, который, по словам О. де Бальзака) «мог все, потому что хотел всего». Он стал универ­сальным мифом: разрушителем феодализма - по Марксу, закомплек­сованным младшим ребенком в семье - по Фрейду, и оживляющим другие мифы, в том числе о наполеоновских женщинах³ (о фриволь­ной Жозефине, коварной Марии Луизе, трогательной Марии Валев-ской); о Талейране - князе дипломатов, о Фуше - основателе совре­менной полиции, об отставных военных и других, обреченных на скуку или плетение заговоров. Можно вспомнить «старого знакомого»

Р. Вильсона, сначала недоброжелателя Кутузова, при штабе которого по распоряжению Александра I он находился как агент английского влияния. Потом, уже в Париже в 1815 г., Вильсон превратился в за­говорщика, пытавшегося освободить арестованного после «100 дней» маршала Нея, враждебного правительству Людовика XVIII, привезен­ного во Францию именно англичанами. К этой теме относится сын На­полеона, снедаемый чахоткой Орленок, образ которого в литературной романистике метаморфизировался в «Даму с камелиями». И наконец, мысли о Революции, высказанные Наполеоном или ему приписанные, но работающие на наполеоновскую легенду в книге «Мемориал Святой Елены», опубликованной в 1823 г. Лас Казом, растянувшим якобы рево­люционные события от взятия Бастилии до победы под Аустерлицем.

Конечно, пребывание Наполеона на о-ве Святой Елены в основном вызвало сочувствие к страдальцу-мученику императору, хотя это был жалкий отшельнический финал эгоистических претензий претенден­та на мировое господство.

Наполеоновскую легенду стали творить газеты, начиная с Первой итальянской кампании 1796 г., что сделало для него (ни для кого дру­гого) возможным оставление в Египте своей армии.

В последние годы правления Директории снижение жизненного уровня, затронувшее все слои населения, сводит на нет усилия по стабилизации экономики. Безудержная эмиссия привела к тому, что в 1796 г. затраты на печатание ассигнаций превысили стоимость са­мих бумажных денег...


* Еще она помогла Бонапарту решить экипировочные заботы (в том числе, получить форменные штаны), которые преодолеть ему казалось невозможным делом: он в резер­ве, сукно же выдается лишь тем офицерам, кто в строю, и т.д. Не простил ей будущий император не только эти «штаны», обзаведение которыми с ее помощью она оповести­ла многолюдную гостиную, но и то, что Матерь Термидорианская расхохоталась ему в лицо, когда он сделал ей предложение: развестись с толстосумом мужем и выйти за­муж за голодранца Наполеона.

В этом же, 1796 г., кроме получения Наполеоном главного коман­дования над Итальянской армией, произошли события, на первый взгляд, личного характера, которые с полным правом можно назвать знаковыми в жизни Бонапарта. Это - встреча с креолкой Розой Жозе­финой (второе имя у нее закрепилось уже при Наполеоне) в салоне Те-резии Тальен, которая, скажет он потом на Святой Елене, «была тогда умопомрачительно хороша»*. Муж Терезии был, наряду с Баррасом, одним из заправил переворота 9-го термидора, сбросившего режим Робеспьера 27 июля 1794 г. Баррас был когда-то младшим лейтенан­том колониальных войск при Луи XVI. Теперь же, в 1795 г., Конвент, накануне 5 октября (13 вандемьера) ожидая атаки роялистов, назна­чает его командующим войсками Парижа. Баррас не был дураком, он прекрасно знал, что никакой он не генерал, и искал себе в помощники настоящего генерала, предпочтительно артиллериста, каковым в его сознании озарился щуплый человек в маленькой треуголке, которо­го Баррас видел в деле при осаде Тулона в 1793 г. Молодой капитан артиллерии по имени Наполеоне Буонапарте, ознакомившись с дис­позицией, неожиданно заявил, что для овладения Тулоном его надо атаковать со стороны гавани, т.е. с моря. Сломив глупое упрямство ко­мандующего с помощью комиссара Конвента Гаспарена, про которого потом Наполеон написал: «Гаспарен (Gasparin) открыл мне дорогу», -Бонапарт развязал себе руки. Будучи от природы изобретателем, ис­ключающим на деле умозрительную науку, Наполеон тесно связывал два понятия: изобрести и исполнить.

Для Наполеона было очевидным, что имеющихся у него в наличии артиллерийских стволов совершенно недостаточно для подавления артиллерийского огня фортов Тулона: надо было создавать осадную артиллерию, которой до него не существовало. Благодаря его изо­бретательскому гению и разумной инициативе осадная артиллерия уже к 14 ноября состояла из 53 орудий и крупных мортир, из которых 30 были установлены на батареях.

Военному министру Бушотту, которому Наполеон уже отправлял свой план взятия Тулона, он пишет: «Я послал в Лион, в Бриансон и в Гренобль интеллигентного офицера, которого выписал из итальян­ской армии, чтобы раздобыть из этих городов все, что может принести нам какую-либо пользу. Я испросил у итальянской армии разрешения прислать орудия, ненужные для защиты Антиба и Монако. Я достал в Марселе сотню лошадей.. .»⁴.

Артподготовка длилась пять дней, после чего начался штурм. 17 де­кабря форт Мюльграв пал, и на следующий день англичане эвакуирова­лись из Тулона. 22 декабря комиссары Конвента назначают Бонапарта бригадным генералом. 6 февраля 1794 г. Конвент утвердил это звание.

Таким образом, Поль Жан Баррас (1755-1829) в своем прагматич­ном сознании вызвал из недавних глубин памяти действующего гене­рала. Хотя выглядел он, на фоне разгула термидорианской публики, жирующей на глазах одураченной бедноты, весьма жалким, с плохо напудренными свисающими волосами, «как собачьи уши» обрам­ляющими впалые, отливающие желтизной щеки. Таким увидела его маленькая Лора, будущая герцогиня д'Абрантес (супруга генерала А. Жюно, губернатора Парижа при императоре Наполеоне I, сержан­та под Тулоном и секретаря «по случаю», писавшего под артиллерий­ским обстрелом некую реляцию, диктуемую начальником артиллерии Бонапартом. Последний обратил на сержанта-писаря внимание, когда после очередного удара в бруствер пушечного ядра бумагу засыпало землей, он сказал: «Ладно, мне не понадобится песку». В мемуарах герцогини д'Абрантес, изданных в 1831-1834 гг., т.е. после ее смер­ти в 1831 г., читаем про Бонапарта периода 1795 г., «как он неловко и неуверенно шел к дому, надвинув на самые глаза старую порыжев­шую шляпу. постоянно без перчаток, потому что это казалось ему излишней роскошью, в старых, плохо вычищенных сапогах...»⁵. Она находилась в соседней комнате и слышала, как явившийся накануне вандемьера Бонапарт, вознамерившийся жениться, сделал предложе­ние ее матери, г-же Пермон-Комнин, которая на Корсике была подру­гой его матери. После краткого шока г-жа Пермон расхохоталась, но затем доброжелательно прекратила этот разговор.

Матримониальные проблемы в этот период (конец 1794-1795 г.) одолевали Бонапарта. Его бездеятельность - он был отставлен от ар­мии за отказ войти в подчинение Гошу в войсковом подавлении мяте­жа в Вандее, проживал в маленькой комнатке за три франка в неделю при несении малооплачиваемых мелких и неопределенных обязан­ностей в топографическом бюро, - привела нравственное состояние в положение полного ничтожества. Бонапарт был беден, а его корси­канское сердце тосковало по домашнему очагу, по семье, обязательно с большим количеством детей. Бесплодная женщина не имела ника­кой цены в его глазах. А тут его старшему брату Жозефу посчастли­вилось жениться (24 сентября 1794 г.) на богатой девице Жюли Клари из Марселя, куда с Корсики спешно, избегнув репрессий, перебралось семейство Бонапартов во главе с матушкой Летицией Рамолино, вдо­вой Карла Бонапарта. И Наполеон «положил глаз» на младшенькую сестру жены Ж.-Д. Клари Дезире-Бернандину-Евгению. Молоденькая девушка восхитилась молодым генералом, его храбростью под Туло­ном, его гениальностью, прозорливо ею провозглашаемой. Это было удивительно в молоденьком существе с его полудетским умственном кругозором. Но мы знаем, что именно ее головку украсит в будущем настоящая, а не волюнтаристским способом надетая королевская корона: они с мужем будут родоначальниками шведской династии Бернадотов, продолжающейся по сей день. Вероятно, она любила

Наполеона настоящей и единственной любовью. Долгое время она оставалась в Париже имперского периода, где Наполеон, сделав ее мужа (за действительные заслуги) маршалом, купил им за 400 тыс. франков «отель Моро» выехавшего в Америку опального полководца Моро, единственного военного, стратегический гений которого вызы­вал ревность у Наполеона. Ну, а королевский дворец на севере Европы многие годы ждал свою хозяйку - королеву удивительно очарователь­ную и неповторимо загадочной индивидуальности.

Наполеон, похоже, окунувшись в мир парижских красавиц, пере­менил свои намерения относительно брака с Дезире. Хотя он знал, что с нею ему обеспечено счастливое существование: она, всегда лю­бящая и готовая на самопожертвование, сумеет скрасить ему всю его жизнь, приданое же ее тоже было основательным. Загадка человече­ского сердца? Здесь, на первый взгляд, контрповодом можно считать «прекраснейших в мире» женщин, которых он встречал у Барраса, у Уврара, у мадам Тальен и у Пермона, и весь этот блеск и роскошь туалетов, сквозь которые просвечивало просвечивающее тело, розо­вые губы, сладкие, вкрадчивые слова парижанок помутили рассудок маленького, худого, плохо одетого генерала. И ради всего этого, могло быть, он забыл маленькую провинциалку с прекрасными, невинными карими глазами. Он делал предложение г-же Тальен, одной из самых красивых и роскошных женщин, г-же Пермон и даже г-же Монтансье, бывшей актрисе, 1730 (!) г. рождения, располагающей 1 200 000 лив­ров, которую накануне 13 вандемьера предложил ему Баррас, приво­дящий такие слова Бонапарта в «Мемуарах»: «Если бы речь шла лишь обо мне, я сумел бы терпеливо ждать. Мужчине много не нужно. Но у меня есть семья, прозябающая в крайней нужде. Я знаю, мы спра­вимся с неудачами. В дни революции хлеб должен найтись для всех, а ведь аристократы уже достаточно давно присвоили себе все житей­ские блага. Должен наступить и наш черед. Покамест же будем тер­петь». Бонапарт предложил г-же Монтансье съездить с ним на Кор­сику, где великолепный климат, и, имея солидный капитал, можно за несколько лет удвоить его и т.д.

Когда все эти матримониальные планы Бонапарта дошли до Розы Жозефины, которая познакомилась с Бонапартом у Терезии Тальен и которую, после отказа Терезии сойтись с Бонапартом, последний стал пожирать глазами, не переходя, однако, к каким-либо действиям. Перед ней замаячила перспектива того, что этот, несомненно, брачный претен­дент, может ускользнуть, она написала свою знаменитую записку.

«Вы больше не появляетесь у друга, который вас любит, вы его совсем забросили, и вы не правы, потому что он нежно к вам привязан. Приезжайте завтра, в СЕПТИДИ (седьмой день декады по республи­канскому календарю. — В.К.) позавтракать со мной. Мне необходимо видеть вас и потолковать с вами о ваших интересах. До свидания, мой друг, обнимаю вас. Вдова Богарне».

Свидание действительно произошло в септиди в доме на улице Шанторен, который оплачивал Баррас, пока Жозефина, обладая ком­мерческой хваткой и связью с армейскими поставщиками, не стала зарабатывать приличные комиссионные - дивиденды, которых ей не хватало в течение всей ее жизни. Как предполагают одни историки, главную роль в осуществлении этого свидания сыграл заговор двух подруг - Терезии и Жозефины, другие считают, что Жозефину с Бо­напартом свел Баррас, которому Жозефина-любовница поднадоела и который хотел «рулить» событиями. Я думаю, что в той или иной мере эти факторы имели влияние, но главным было то креольское провидентное прозрение Жозефины, благодаря которому она могла предвидеть грядущие события: величие своего брачного претендента-избранника (здесь не имеется в виду любовь) и, например, катастрофу Московского похода. Старые ветераны-ворчуны Императорской гвар­дии считали Жозефину талисманом, приносящим удачу.

Еще до этого свидания среди многих изящных, одетых в греческие туалеты дам молодой генерал отметил грациозную креолку с темны­ми красноватого отлива волосами и с мечтательными синими глаза­ми в тени длинных, густых ресниц. Хотя она и была не так молода и красива, как Терезия Тальен или мадам Рекамье. Малодоступная и, как потом прояснилось, с неким интеллектуально-физиологическим комплексом, противопоказанным Наполеону⁶, будучи уже не первой молодости, она умела очень искусно скрывать следы опасного для уроженок юга 33-летнего возраста.

Не будучи образованной, очень далекой от интеллектуального уровня той же Рекамье или де Сталь, Жозефина своим изяществом, всем своим обворожительным существом, своим мягким мелодичным голосом и кротким взглядом своих прекрасных глаз умела говорить собеседнику, в данном случае Бонапарту, то, что он хотел услышать - много лестных вещей по поводу его военных талантов (из того, что было «на слуху»: его операция под Тулоном), совсем без професси­ональных наработок, выделив нужные и приятные для собеседника особенности, схваченные из светских разговоров. Аромат ее волос, завитых на этрусский манер, матовая белизна ее голых плеч и рук, украшенных золотыми обручами, до того одурманивали его, что Жо­зефина казалась Бонапарту совершенством. Ну, а изъяны, скрытые за этим внешним блеском, то они, хоть и доводились до слуха Наполеона со стороны недругов Жозефины из клана Бонапартов, в его сознание не встраивались. Брат-республиканец Люсьен, например, писал: «Она давным-давно пережила пору расцвета». Это была женщина с «жел­тыми, гнилыми, дурно пахнущими зубами», по мнению другого со­временника, «с малопривлекательной грудью...»⁷.

Произошло «это» или в то свидание, или в одно из следующих. Мне кажется, что Жозефина, деловая женщина, приученная в своих взаимоотношениях с армейскими поставщиками «брать быка за рога», применила свое безотказное сексуальное оружие именно в первое свидание: времени водить долгую игру у партнеров не оставалось.

Приведем письмо Бонапарта, в котором он сообщает свои впечат­ления об «этом» событии самой Жозефине.

«Я просыпаюсь с мыслью о тебе. Твой пленительный образ и воспоминания о вчерашнем вечере не покидают меня. Милая, несравненная Жозефина, что вы со мной делаете? Вы сердитесь? Вы грустны? Взволнованны? Моя душа истомилась от горя, ваш друг не ведает покоя. Но еще мучительнее, когда, вверяясь охватившему меня чувству, я пью с ваших губ, из вашего сердца обжигающий меня пламень. Ах! Лишь этой ночью я окончательно понял, что вы и ваш облик — не одно и то же. Ты выезжаешь в полдень. Через три часа я увижу тебя. Но прежде, mio dolce amor, прими от меня миллион поцелуев, но не отвечай на них, ибо они воспламеняют мою кровь»⁸.

Жан Тюлар в вышеуказанной своей книге в этой связи выразился так: «Удручающая пошлость этого и последующих писем - свиде­тельство неподдельной страсти. Не стал ли брак между Наполеоном Бонапартом и Жозефиной Богарне, заключенный 9 марта 1796 года, убедительным тому доказательством? Несомненно, что благодаря это­му браку генерал рассчитывал установить более тесные связи с правя­щей тогда во Франции группировкой, одной из тайных гурий которой стала Жозефина. Однако вряд ли Баррас навязал ему эту брачную це­ремонию в обмен на должность командующего Итальянской армией. Чувство впервые сыграло в жизни этого прагматика заслуживающую внимание роль»⁹. Подобного эмоционального всплеска 1796-1797 гг. у Наполеона больше не случалось: его правое полушарие, отвечаю­щее за эмоциональный способ мышления, оказалось заблокированным и никогда больше не возобновляло свою деятельность. Это произошло, вероятно, после разочарования в любви с Жозефиной в период египет­ской экспедиции 1798 г., до прибытия в Париж в октябре 1799 г.

В научной литературе о Наполеоне я встречал констатацию: «Напо­леон был одним из образованнейших людей своего времени». Попробу­ем разобраться с этим тезисом. Вот как описывает его старший брат об­разовательный багаж Бонапарта (не превосходящий образовательный уровень среднестатистического образованного человека) в период по­сещения им родного очага на Корсике, после семилетнего отсутствия, со дня прибытия 15 сентября 1786 г.: «В то время он был страстным по­клонником Руссо и витал, как мы все выражались, в идеальном мире. Ему нравились шедевры Корнеля, Расина и Вольтера, которые мы по­стоянно читали вслух. У него были произведения Плутарха, Платона, Корнеля, Непота, Тита Ливия и Тацита во французских переводах. Кроме того, книги Монтеня, Монтескье и Рейналя. Все они находились в сундуке, который был гораздо больше того, где лежало его платье. Я не отрицаю, что у него были и стихи Оссиана, но категорически от­вергаю сообщение, будто он предпочитал их Гомеру»¹⁰.

Как публицист, он мог бы развиться в классного публикатора узло­вых моментов на «злобу дня», что является в наши дни достижением знаменитых журналистов-политологов. В другом разделе, где будут рассматриваться штрихи к психосоциологическому портрету Наполео­на, мы подробней остановимся на его первых публицистических рабо­тах 1791-1793 гг. «В одном источнике, найденном всего несколько лет назад... говорится про юного Наполеона, что он по приезде в Бриенн (военное училище в Шампани. - В.К.) почти совсем не умел говорить по-французски. Так как он не выказывал никаких способностей к ла­тинскому языку (а также к немецкому, английскому и, вероятно, вообще к иным языкам. - В.К.), то начальство освободило его от этого предмета, и он начал усиленно заниматься французским. Вообще, он не считался способным учеником. По литературе и по языкам он отставал от других и только в абстрактных науках выказывал большие способности.

Его инстинкт и его любовь к военным делам влекли его бессозна­тельно к тем наукам, которые были полезнее для его исключительной карьеры, чем вся латынь, вместе взятая. Стратегия, тактика, математи­ка и особенно древняя и новая история были любимыми предметами Наполеона... Больше всего любил он Плутарха; охотно читал Поли-бия и Арриана, но Квинт Курций не был в числе его любимцев.»¹¹

У Ганса Дельбрюка в его семитомнике говорится, что «Наполеон нередко указывал, что солдат должен изучать деяния великих полко­водцев, дабы у них учиться, - при этом он называет Александра, Ган­нибала, Цезаря, Густава-Адольфа, Тюррена, Евгения, Фридриха, - но сам он, кроме Цезаря, в сущности, знаком был лишь с совершенно невоенными биографиями Плутарха и охотнее читал политические и морально-философские сочинения. Все первое время после учи­лища молодой офицер уклонялся от участия в войне, а носился с не­сколько авантюристическими планами корсиканской политики. Лишь после крушения их он отправился в армию. Уже его первый план большой кампании, составленный в 1796 г., после того как он был на­значен командующим армией в Италии, был построен под политиче­ским углом зрения - на отторжении Сардинии от Австрии, а завершил он в конце концов борьбу с Австрией в 1797 г. политически тем, что, подступив уже к самой Вене, не только заставил побежденных усту­пить известные области (Бельгию и Милан), но и посулил им крупное приобретение (Венецию)...»¹².

«Наполеон с раннего детства приучался делать выдержки из про­читанного, - обращает наше внимание Ф. Кирхейзен, - и когда он по­ступил (был переведен. -