«Дядя» спрашивает

1950

30.11.50

Были на Кавказе. Дорога: Кизляр, потом Грозный. Садик, обтекаемые трамваи, домик с черепицей, приторно-соленый запах нефти всюду. От Грозного до Бислана, где ждали поезда на платформе ночью. Я незаметно уснул. Пробудился от общего смеха — оказалось, что упал на платформу. Потом Дзауджикау. Высокие синие горы в утренней дымке, их мне очень хотелось увидеть.

С нами К., ей в Университете дали записку к дяде. Идем к нему. Утро. Очень любезны с нами. Осматриваем город. Терек грохочет — за ним Казбек. Зрелище, сравнимое лишь с морем — это точно кусок Луны. Светится серебром, совершенно неописуемо. Я влюблен в Казбек. Но через час его уже не видно — все за тучами, хотя он рядом с городом.

«Дядя» спрашивает:

— Вы хотите идти пешком по Военно-Грузинской?

Мы отвечаем: — Да.

Дядя жмет плечами, снимает трубку:

— Скажи-ка, — говорит он кому-то, за какие деньги ты пошел бы пешком по Военно-Грузинской дороге?

— Не за какие!

— А здесь люди даром хотят идти! Достань мне три билета на автобус. Умри, а достань сегодня же!

Мы идем обедать. Заказываем в подвальчике хинкали. Входит военный — и к нам. Бросает адъютанту: — Шампанского!

Наливает стаканы: — Выпьем!

Мы отказываемся. Он щелкает пальцами и говорит: Sehr gut! Wollen Sie noch einmal? — и элементарно оборачивается ко всем, ожидая найти почтительное удивление на лицах.

— Sagen Sie rußisch! — отвечает ему К.

Наступает его очередь удивляться.

Но, в общем, платит за все он, а мы уходим, поблагодарив.

Потом оказывается, что дядя, у которого мы остановились — секретарь Обкома.

Утро серое, сырое. Машина идет по Дарьяльскому ущелью. Мощь и колоссальность невиданная. Терек, он все время опускается вниз, а мы к перевалу.

Глядим на него вскоре с высоты в 300 метров! Аулы с башнями на неприступной высоте. Рядом грузин поясняет: до сего времени живут родами. Каждый аул — род. Еще раз видим Казбек. Пьем нарзан из источника. Терек — небольшой ручей. Потом завтракаем, или сначала завтракаем, потом пьем? Не помню. Только холод чертовский. Если бы пошли пешком — замерзли бы! Никто нас не посадил бы на машину и не помог бы (это выяснилось потом), ибо у нас носы не изогнуты «клювом».

Потом долина, залитая светом солнца, кабачок, завитый виноградом.

Потом Тбилиси, где живем 4 дня. Любовь Евгеньевна Пирадова — дальнейшая родственница, очень хорошо принимает нас. Глядим город, который хорош и своеобразен. Средневековые улочки, современность.

Потом Сочи. Идем по платановым и кипарисовым аллеям-улицам. У нас адрес, но такой улицы нет здесь. Потом узнали, что улица эта в Сухуми…

Решаем остановиться на пляже. По воспоминаниям, что где-то живет мама одной студентки.

Море! Густая, тяжелая, теплая бирюзовая вода, чуть колышется. Я не могу больше никуда идти, а тем более искать тетю, которой не знаю.

Но идти приходится. Чудом находим на Приморской улице эту маму, которая нам страшно обрадовалась, и оказалась прекрасной мамой.

Мы на пляже, что напротив дома. Камни — жаровня. Плыву до волнорезов и за них.

На другой день шторм. Идем далеко за город на дикий пляж. Волны больше. Бросаюсь в них, отплываю подальше и качаюсь, как на качелях. Неописуемо! Выбираться из них трудновато. За три дня загорел так, что мне завидовали сочинцы, прожившие месяц, и следующие предписаниям врачей.

Потом Москва. Влюбленным ходил по ней на свидание со знакомыми улицами. Видел наших, все переменились, стали мамами и папами, обзавелись комнатами. Был у Тамары С., смотрел ее сына. Был в Шилове у Кости, а потом с ним в Мосолове. Эти леса и поля — кусок сердца. Пробыл день в Шилове, день в Мосолове. Дед женился в четвертый раз (77 лет!), и кажется, удачно.

Потом опять Астрахань. Начал снова повесть, которую кончил весной. Нужна капитальная переделка ее.

Недавно посылали в район читать лекцию. Это вниз, где дельта самая.

4 переправы. Тихие протоки. Берега заросли ивой. Степь здесь травянистая, не то, что к Никольскому — пустыня. Заходящее солнце отражается в осенней паутине, на десятки километров плотно заплетающей степь. Верблюды с саженцами, лесные полосы. Одна переправа не работает. Шофер взял паромщика за «жабры». Подогнали паром, он не доходит три метра до берега. Начали наводить мост для авто. Рабочие, кончившие работу, пришли на помощь. Погрузили машину и верблюдов. Ночь. Зеленга. Райком. Секретарь. На столе барометр. Рыбацкий колхоз. Секретарь провожает нас до гостиницы.

Говорит шоферу: — Ты по всей улице прокати! Давно на хорошей машине не ездил. После осмотра коек в гостинице и вопроса: — А клопы есть? Приглашает меня к себе, сказав шоферу: — Ты поищи девчат.

Сидим на диване. Секретарь — большой человек со «Знаком почета». Черные глубокие глаза, обветренное лицо, складки у губ.

— Интересная работа! Но ее нужно любить. Тяжелая. Рыбаки прекрасный народ, но трудно им приходится. По три месяца, не приставая к берегу, работают в море.

Случай: он поехал весной подписывать на заем, часа на четыре, на паровом судне. В море — шторм. На пути рыбница. Просят — возьмите больного. А шторм все крепче. Больного не взял, ибо неизвестно, когда сам вернется домой. Стоит за рулем. Рыбница дала течь, просят: — возьмите на борт.

— Отливаете?

— Отливаем.

— Ну, и отливайте пока что. Поможем потом.

Ветер все крепче. Бросают якорь. Ветер гонит судно и якорь не держит. Бросают второй, тоже не держит. Судно бьют волны. Травят цепь. 70 метров, потом стоят. Дьявольский ветер отогнал воду, обнажилось дно и судно и рыбница легли на дно. Рыбаки ходят, собирают все, что когда-то было потеряно…

Тише стало. Вода подошла — опять поплыли.

На одной рыбнице у рыбака гостили двое сыновей. Шторм. Течь. Перешли в лодку. Гребут. Кто-то захватил одеяло и накрыл ребят, уложив их на дне. Двое суток гоняло их по морю. Двое погибли — замерзли, ибо не оделись впопыхах. Замерз и отец ребят. А ребята живы.

Пошли мы в кухню. На столе черная икра, нарезанная ломтиками, особого какого-то приготовления. И горючее…

Потом я побрел в гостиницу.

Осматривал поселок на другой день. Глиняные домики. Везде камыш. За поселком лес мачт.

В Зеленге ни одного деревца. Шофер сказал, что здесь поверье: кто посадит дерево — в том доме умрет человек.

12 апреля.

На будущий учебный год необходимо проводить следующее:

1. Преподавать не более чем в одном вечернем университете.

2. Категорически отказаться от преподавания в Трусовском филиале — это чудовищная трата времени.

3. Постоянно помнить, что преподавание в двух университетах — это целые месяцы работы по 10–14–16 часов в день. И затем недели состояния сонной мухи.

4. Никакими «постановками на вид» или прочими угрозами не дать себя запугивать. Отказываться от всего.

Иначе неизбежно мое настоящее состояние, граничащее с умопомешательством, из-за страшного умственного напряжения.

Получается:

В институте 630 час.

Веч. Университеты 260 час.

Переезды на Трусово 100 час.

Нагрузки 100 час

Итого 1090 час.

27 мая.

Ездили с Элью по институтским делам на завод «III Интернационал», что в 10 километрах от Астрахани вниз. С утра было облачно, лишь изредка проглядывало солнце. Ветер. Волга — волновая, штормовая. Только сели на пароход, как волны стали рябыми от дождя. Было тепло. Отчалили под усиливающимся дождем. Тучи все сгущались. Миновали бочки строящегося через Волгу моста. Через час катер пристал к нужной нам пристани: дебаркадер — баржа с досчатой постройкой. Дождь упорный и частый — воздух совершенно спокоен. Идти никуда нельзя — грязь и дождь. Небо в сизых тучах. Одна туча навалилась на Волгу, закрыв всю округу.

Пассажиры, сошедшие вместе с нами, остались пережидать дождь. Матросики из училища, приехавшие на практику, расположились в углу и, радуясь дождю, который избавил их от занятий, играют на полу в домино. Сырой воздух разрывается их смехом. Катер скрылся за сеткой дождя. Незаметно и бесшумно вынырнуло из ливня и пристало к дебаркадеру большое серое судно «Гурьев». По бортам, как пушки — пожарные шланги в чехлах. На судне, не торопясь, начали ходить люди в серо-зеленых куртках и грубых плащах. Капитан, в торчащей из-под капюшона белой фуражке, договаривался спокойно с неизвестно почему, появившейся здесь женщиной.

— Давай троих, — попросила она и полезла через борт на дебаркадер. За ней вышли трое матросов с красными лицами, обожженными солнцем. Капитан что-то еще поговорил с ней и кликнул еще двух матросов. Они ушли по глинистому берегу под спустившиеся к земле деревья, и скрылись.

Разлив на Волге большой в нынешнем году. Рыбачьи домики, вытянувшиеся по берегу у самой воды стоят ниже уровня реки, скрывшись за дамбой.

Они заросли раскидистыми деревьями. Пирамидальный тополь, наполовину засохший тянет сучья в мутное небо. Мокрая утка важно ходит по дамбе, останавливаясь и оглядывая одним глазом всю округу.

В углу стук костяшек и смех.

Вскоре под деревьями показались, ушедшие давеча матросы. Они несли что-то на носилках. Сначала мне показалось, что это мешки. Но когда они пошли по дамбе, я подумал, что несут они человека. Хлюпая по мосткам, носилки пронесли мимо нас. На них, закрытый матросскими парусиновыми куртками, неподвижно лежал человек. Его несли вперед, завернутыми в простыню ногами, которые только и были видны. Женщина шла сзади. Она была спокойна. Лица матросов спокойные, сосредоточенные. Человек, которого они несли — большой и широкий. Он, наверно, похож на них. Без слов носилки отнесли на нос и поставили на возвышение. Пароход тихо отошел от дебаркадера. Какой-то человек в черной промокшей куртке, у которого слезы смешались с каплями дождя, негромко сказал матросу, стоявшему у борта, показывая на флаг:

— Флаг приспустить надо. По закону полагается.

Матрос ответил невнятное. Человек попросил вслед:

— Скажи капитану-то, насчет флага. Капитан-то здесь…

Судно все удалялось. Оно шло на середину Волги. На корме повис на флагштоке мокрый флаг, прилипший концом к борту. Дождь не переставал. Через час пришли две женщины. Одна, в черном громко плакала. В мокром воздухе все было слышно, точно сидели мы в одной комнате, и плач перемежался с треском костяшек домино…

Аргумент для тов. Трушина: Если, даже я сдам в Астрахани, сидючи, все кандидатские экзамены — писать диссертацию придется меня отпускать на год, а поскольку здесь нет специалистов, то придется из Москвы все равно тянуть кого-либо, а на год с перспективой выгона после моего приезда никто не поедет. Поэтому он должен принимать надолго, и лучше ему меня отпустить совсем.

АСТРАХАНСКИЕ НРАВЫ:

В 1949 году, весной я читал лекции на третьем курсе, в том числе у историков. В первые же дни на глаза мне стал часто попадаться один студент, несколько выделявшийся из среды других. Пусть он будет — Н. Он подходил после лекции, задавал вопросы, советовался по своей курсовой работе, где затрагивались вопросы философии. Примечателен он и внешне: высокий, тощий. Он выше всех в институте. Худощавое лицо, располагающее, умные глаза. Фронтовик. В институт пришел из армии. Мне хотелось познакомиться с ним и это не замедлило случиться. Потом рядом с Н. я стал замечать девушку В. Скромная, как и Н., она мне была симпатична, и я радовался за них. Когда начались семинары, я установил, что В. умна, и порадовался за Н. Они всегда вместе, неразлучны. В перерыве между лекциями я со студентами выходил на крыльцо, разговаривали. В. сначала робко, потом смелей подходила к нам, вступая в разговор. Я видел, что ей интересно поговорить со мной. В этом я видел наивное любопытство девушки, которая дальше Астрахани никуда не выезжала. Они были как голуби, и было хорошо видеть их дружбу. Иногда мы втроем шли из института. Они мечтали после окончания института поехать в Москву летом, посмотреть столицу. Я приглашал их остановиться у нас. Мне хотелось сделать их близкими знакомыми нашими. Н. старше меня, хоть я и очутился в роли учителя, В., примерно, одних лет с нами. Но сколько я не приглашал их, они скромно отказывались. Н. говорил, что это возможно лишь после окончания института. И он сдержал этот принцип. В. один раз зашла к нам, ей нужно было взять у Эли какой-то конспект, а Н. ждал ее внизу, в коридоре, и к нам не поднялся. На четвертом курсе они по-прежнему были вместе. Они женились летом. Учились хорошо, читали ту литературу, которую я рекомендовал, чего никто почти не делает за недостачей времени. Они же успевали делать все, и экзамены сдавали только на «5». Весной 1951 года был выпускной вечер. Я встретил Н. на улице. Он шел с однокурсником, нагруженный авоськами, набитыми бутылками. ОН еще раз пригласил меня на вечер. На вечере он и она были вместе. Н. познакомил меня со своей матерью Т. И. — старой учительницей с Орденом Ленина. Н. похож на свою мать. Она держится прямо, строгая и добрая.

После этого мы долго не встречались. Лишь зимой Н. случайно оказался в числе слушателей моей лекции. Мы договорились, что в воскресенье придем к ним, а потом они к нам. Я был у них. Они ждали меня. Н. несколько раз выходил на улицу. Я запоздал. Мы ужинали. Потом Н. и В. показывали мне свои книги. Книг много. На них в студенческие годы Н. тратил много денег. Н. и В. показывали мне также множество фотографий и всяких пустяковых вещиц, с которыми у них было связано много воспоминаний. Это было мило и немного по-детски наивно, говорило о большой чистоте и нетронутости их душ, хотя Н. видел много такого, чего я не знаю. Потом они были у нас. Потом как-то пришли за нами в воскресенье и увлекли к себе. У Т. И. были именины, и мы очутились на семейном празднике. Выпили. Н. играл на балалайке. Пели песни по песеннику, и Н. чуть начав петь одну, находил еще более хорошую и перескакивал на нее.

Потом долго мы не виделись.

Весной 1952 года я случайно встретил Н. в книжном магазине. Я сразу заметил в нем какую-то перемену. Показалось, что он стал еще выше. Увидев меня, он тотчас сказал: — А мы с В. разошлись. Такое получилось — и смех и грех…. Я видел — ему очень тяжело, расспрашивать не стал. Я не сразу понял эти слова. В устах Н. они звучали настолько парадоксально, что я не мог осмыслить их значение. Мы ни о чем не говорили больше. Я ушел. Чувство подавленности меня не покидало. Чем больше я думал, тем более странным казался мне этот случай. Было неприятно, что разбилась такая хорошая дружба. Про себя в душе я думал, что это случайность, поспорили по пустякам и только, помирятся. Но все-таки было неприятно. Н. собирался в Москву. Хотел взять В. с собой — и вот все разрушено. Позже, недели через две пришла к нам Т. И., принесла книгу, которую мы давали им. Она рассказала нам такие чудовищно-парадоксальные вещи, в которые трудно было поверить. Все началось так: В. однажды сказала Т. И. (они жили втроем в одном домике из двух комнат), что собирается уходить от них. Т. И. была удивлена, но ответила, что это ее дело, если не нравится жить у них — может уходить. Т. И. несколько суха и корректна. Н. мать ничего не сказала. В. тоже. На другой день В. опять сказала Т. И., что уходит. Н. же ничего не знает. Потом как-то вечером, когда Н. не было дома, приехал отец В. на машине. Еще днем В. увязывала вещи. Т. И. вошла к ней комнату и хотела отговорить ее, но В. грубо заорала на старуху: — Пошла отсюда, а то дам в морду! Т. И. спокойно ответила, что с такой девчонкой справится и неизвестно, кто кому даст, но так говорить старой женщине не годится.

Вещи стали грузить на машину. Погрузили все, что было в комнате молодоженов — кровать, книги…

Когда все погрузили, В. вошла в комнату, упала на стол и зарыдала. Отец стал ее успокаивать, говоря, что сама затеяла переезд, оставалась бы. Мать Н. предполагала, что здесь виновата во многом мать В., которая часто зудела ей, что вот, де, вышла за учителя, безродного, а сама-то дочь секретаря райкома. Сватался председатель колхоза, ему отказали, а «променяла» его на кого? На учителишку, который ничего не имеет. И все в таком духе.

Н. сильно горевал. Две недели он почти ничего не ел. Приходил домой ночью, ложился в кровать на спину и лежал тихо.

Т. И. ушла. Мы были поражены. Однако, думали, что все еще поправится. Да, еще Т. И. рассказала, что В. встретила как-то Н. и сказала, что ему нужно переехать к ней и жить не с матерью, а на квартире. Ей, де, не хочется жить с его матерью. Он зашел как-то к ней на квартиру, но ему не понравилось. Они встречались часто на мостике и до глубокой ночи ходили вместе, говорили. Потом прошел слух, что В. связалась с каким-то учителем школы, где работала. Но этому Т. И. решительно не верила. Не верил и Н. И мы не верили, зная цену сплетням.

Как-то в конце апреля, я шел по берегу Волги. Навстречу попалась группа речников. Один меня окликнул. Я узнал Н. — в кителе и погонах, его трудно узнать. Он работает в Волготанкере, зав. парткомом. Поговорили. Он рассказал про свою жизнь. Рассказал вещи еще более невероятные. Они разошлись бесповоротно. В. оказалась пошлейшей мещанкой. Она упрекала его в том, что он мало покупал ей платьев и проч. Это уже после развода. Жаловалась, что они плохо жили в материальном отношении. Бросила упрек, что у них на окнах марлевые занавески… «А теперь я живу на квартире, где занавески тюлевые и пианино есть…», хотя она на пианино не играет, разумеется. Это поразило Н., и вселили отвращение к В. Такой мещанской пошлости он не ожидал от нее.

На вопрос его, как им быть дальше, она ответила: «Я сейчас занята». Он подумал, что у нее много работы и об этом следует поговорить потом, но она пояснила: «Я другим человеком занята». Что за словечко нашла «занята», о себе, как о месте в трамвае говорит…

Н. Сказал, что в отчаянии был долго. Теперь успокаивается. Жизнь разбита, но он не унывает. Нужно начинать все сначала. Сказал, что они уже давно не ладили между собой. Оказались разными людьми, и это их угнетало. Стали пьянствовать. Ходили в кафе каждое воскресенье и пили. В пьяном состоянии как будто немного было легче, примирялись противоречия. Но долго это не могло продолжаться. Он сказал мне, что когда впервые остался с В. вдвоем — оказалось, что она не была девушкой, уже тогда (когда ей было 16–17 лет).

Потом как-то я встретил В. на улице. Она шла рядом с каким-то толстым мужчиной в шляпе и добротном пальто. Он был молод и походил на борова. В. смутилась и немного отошла в сторону от него. Встретили мы их на днях в кино. Подходя к кассе, увидели В. и того же парня с лоснящейся глупой рожей. В., думая, что мы не услышим, сказала ему: — «Еще одни идут!». Мы не думали, что это про нас, но когда в зале встретили мать Н. — поняли реплику В.

Т. И. пришла со своими сослуживцами-учительницами. Вдруг в передние ряды прошла В. и ее рыжий любовник в вельветовой рыжеватого цвета спортивной куртке. Я невольно подумал о Н. Он, конечно, никогда не был таким. Значит, этот жирный — идеал В.! Уж он-то знает цену тюлевым занавескам! А какие пошлости он шепчет ей! И зарабатывает, видимо неплохо, судя по шляпе, в которой он был с В. первый раз. В общем, В. наконец-то, нашла то, чего ей так не хватало с умным, честным и чистым Н.

Н. рассказывал еще: однажды он с В. пошел в областную библиотеку, где у него библиотекарша была знакомая. Разговорился с библиотекаршей насчет новых книг. Вдруг В. нахмурилась, подошла к книжной полке взяла пачку книг и швырнула на пол, затем матерно обругала библиотекаршу. Н. был смущен. Он не подумал, что эта ревность доказывает любовь В. к нему. Но потом узнал, что В. в детстве мать посылала с отцом в командировки и приказывала следить, чтоб он не якшался с чужими бабами. У В. сохранился с тех пор некий рефлекс — бешенство по поводу измены кого-либо.