Гусли или Сборник иллирийских песен, записанных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине

Гусли или Сборник иллирийских песен, записанных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине

автор Проспер Мериме

Н.Рыкова (перевод). Источник: Проспер Мериме. Избранные сочинения в 2-х томах, Т. 1, М. 1956. С. 151-247


ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
В 1827 году я был романтиком. Мы говорили классикам: «Ваши греки вовсе не греки, ваше римляне вовсе не римляне. Вы не умеете придавать вашим образам местный колорит. Все спасение — в местном колорите». Под местным же колоритом подразумевали мы то, что в XVII веке именовалось нравами; но мы очень гордились этим выражением и полагали, что сами выдумали и это слово и то, что им выражалось. Что касается стихов, то мы восхищались только произведениями иноземными и, возможно, более древними: баллады шотландского рубежа*, романсы о Сиде представлялись нам несравненными шедеврами, и все из-за того же местного колорита.
Я умирал от желания поехать туда, где он еще сохранился, ибо сохранился он далеко не везде. Увы! Для путешествий мне не хватало только одного — денег; но поскольку мечтать о путешествиях ничего не стоит, я и предавался этому со своими друзьями.
Нас не интересовали не те страны, которые посещали туристы; Ж.-Ж. Ампер* и я желали уклониться от дорог, наводненных англичанами; поэтому, быстро миновав Флоренцию, Рим и Неаполь, мы должны были отплыть из Венеции в Триест и оттуда двигаться вдоль побережья Адриатики до Рагузы. Это был действительно самый оригинальный, самый прекрасный, самый необычный план. Оставался только денежный вопрос!.. Размышляя о способах, которыми его можно было разрешить, мы напали на мысль заранее описать наше путешествие, продать свой труд повыгоднее и с помощью вырученных денег убедиться, насколько верны были наши описания. Тогда эта идея была нова, но, к сожалению, мы от нее отказались.
Когда мы разрабатывали этот проект, занимавший нас некоторое время, Ампер, знающий все европейские языки, поручил, уж не знаю почему, мне, полнейшему невежде, собрать подлинные произведения поэтического творчества иллирийцев. Подготовляясь к этому, я прочел «Путешествие по Далмации» аббата Фортиса*, а также довольно хорошую работу по статистике старых иллирийских провинций, составленную, кажется, одним из видных чиновников министерства иностранных дел. Я выучил пять или шесть славянских слов и в течение каких-нибудь двух недель написал все свои баллады.
Сборник был тайком отпечатан в Страсбурге и снабжен примечаниями и портретом автора. Тайна тщательно сохранялась, и успех был огромный.
Правда, было продано всего двенадцать экземпляров, и у меня до сих пор сердце обливается кровью, когда я думаю о несчастном издателе, за чей счет проделана была вся эта мистификация, но если французы читать меня не пожелали, то иностранцы и некоторые компетентные лица отдали мне должное.
Через два месяца после выхода в свет «Гусель», г-н Бауринг*, автор славянской антологии, написал мне, прося дать ему возможность ознакомиться с оригиналами песен, так прекрасно мною переведенных.
Затем г-н Гергардт*, советник и доктор в одном из германских государств, прислал мне два толстых тома славянских песен, переведенных на немецкий язык; он включил в них и перевод «Гусель», переложенный им также в стихи, что сделать ему, как он писал в предисловии, было вовсе не трудно, так как в моей прозе он уловил метрику иллирийского стиха. Как известно, немцы часто делают удивительные открытия; этот же просил меня прислать ему еще новых баллад, чтобы составить из них третий том.
Наконец, г-н Пушкин перевел* на русский язык некоторые из моих вещиц, и это можно сравнить с «Жиль Бласом»*, переведенным на испанский язык, или с «Письмами португальской монахини»* в португальском переводе.
Такой блестящий перевод не вскружил мне голову. Опираясь на отзывы господ Бауринга, Гергардта и Пушкина, я мог хвастать тем, что удачно справился с местным колоритом, но это было так просто и легко, что я стал сомневаться в достоинствах этого местного колорита и охотно прости Расину, что он цивилизовал диких героев Софокла и Эврипида.
1840
КОММЕНТАРИИ
Напечатано отдельной книгой в 1827 г., затем при жизни Мериме было переиздано, в соединении с «Хроникой времен Карла IX» и «Двойной ошибкой», в 1842 г.
Сербско-хорватские «гусле» (у Мериме: «guzla») по названию совпадают с нашими гуслями, но отличаются от них тем, что имеют только одну струну, и играют на них смычком.
Иллирия — старинное название западной половины Балканского полуострова, прилегающий к Адриатическому морю и заселённой южными славянами.
* Баллады шотландского рубежа — народные шотландские баллады, слагавшиеся, начиная примерно с XIV в., в пограничной между Англией и Шотландией области.
* Ампер Ж.-Ж. — школьный товарищ Мериме, Жан-Жак Ампер (1800-1864), сын знаменитого математика и физика Андре-Мари Ампера; литератор и историк. (Это и есть упоминаемый в приводимом ниже письме Мериме к Соболевскому 1835 г. «друг» Мериме, не названный там по имени.) Однако дальнейший рассказ Мериме об участии Ампера в создании «Гуслей» намеренно неточен. Еще в августе 1826 г. Ампер отправился в продолжительное путешествие по Швейцарии и Германии, из которого он вернулся в Париж лишь в ноябре 1827 г., через три месяца после выхода в свет «Гуслей». Следовательно, в 1827 г. Мериме не мог замышлять совместно с Ампером путешествия в славянские страны. Осень, когда Мериме сочинял «Гусли», была осенью не 1827-го, а 1826 или 1825 г., и таким образом сборник является не легкой и быстрой импровизацией, как уверяет Мериме, а плодом длительной работой, происходившей если не в сотрудничестве с Ампером, то на его глазах. Первый замысел этой работы, основанной на изучении целого ряда источников, относится, вероятно, еще к 1820 г., когда Ампер действительно замышлял вместе с Мериме совершить путешествие по Далмации.
* Аббат Фортис — итальянский аббат Альберто Фортис (1740-1803), ученый натуралист, дважды совершивший поездку в Далмацию. Его изданное в Венеции в 1788 г. двухтомное «Путешествие по Далмации» посвящено главным образом описанию живой природы это страны, но в приложении содержит ряд записанных Фортисом местных песен. Книга эта была главным, но далеко не единственным источником в работе Мериме.
* Бауринг — английский литератор Джон Бауринг (1792-1872), литератор, редактор журнала «Уэстминистер-Ревью», объездивший всю Европу и специализировавшийся на переводах на английский язык народных песен самых различных национальностей — испанских, русских, чешских, сербских. В 1820 г. он издал «Русскую антологию», в 1827 г. сборник: «Сербская народная поэзия», использовав в нем главным образом песни, опубликованные Вуком Караджичем, но не в сербском их оригинале, а в немецком переводе. Письмо, полученное Мериме от Браунинга якобы в начале 1827 г., не сохранилось.
* Гергардт — Вильгельм-Гергардт (ум. в 1858 г.), образованный любитель (но вовсе не «доктор» и не ученый «авторитет»), переводивший на немецкий язык народные песни испанские, шотландские, новогреческие, сербские и т.п. Его двухтохтомный сборник под названием «Вила. Сербские народные песни» был приготовлен к печати еще летом 1827 г., но Гергардт задержал его издание, чтобы успеть включить в него баллады из «Гуслей». Книга вышла в свет в декабре 1827 г.
*Наконец, г-н Пушкин перевел... — «Песни западных славян» А.С. Пушкина, изданные в 1835 г., по своим сюжетам восходят к «Гуслям» Мериме, кроме двух (X и XIV), переведенных из сборника сербских песен Вука Караджича, и трех (XI, XII и XV), целиком созданных самим Пушкиным отчасти на основании исторических данных о Сербии. В предисловии к «Песням западных славян» Пушкин писал:
«Большая часть этих песен взята мною из книги, вышедшей в Париже в конце 1827 года под названием: La Guzla, ou choix de Poésies Illyriques, recueillies dans la Dalmatie, la Bosnie, la Croatie et l'Herzegowine. Неизвестный издатель говорил в своем предисловии, что собирая некогда безыскуственные песни полудикого племени, о не думал их обрнародовать, но что пто, заметив распространяющийся вкус к произведениям иностранным, особенно к тем, которые в своих формах удаляются от классических образцов, вспомнил он о собрании своем и, по совету друзей, перевел некоторые из сих поэм, и проч. Сей неизвестный собиратель был не кто иной, как Мериме, острый и оригинальный писатель, автор Театра Клары Газюль, Хроники времен Карла IX, Двойной Ошибки и других произведений, чрезвычайно замечательных в глубоком и жалком упадке нынешней французской литературы. Поэт Мицкевич, критик зоркий и тонкий и знаток в славенской поэзии, не усумнился в подлинности сих песен, а какой-то ученый немец написал о них пространную диссертацию.
Мне очень хотелось знать, на чем основано изобретение странных сих песен: С.А. Соболевский, по моей просьбе, писал о том к Мериме, с которым был он коротко знаком, и в ответ получил следущее письмо».
И дальше Пушкин приводит французский текст этого письма, являющегося как бы третьим (хронологически вторым) предисловием к «Гуслям». Даем текст этого письма в переводе:
«Париж, 18 января 1835.
Я думал, милостивый государь, что у Гузлы было только семь читателей, в том числе вы, я и корректор: с большим удовольствием узнаю, что могу причислить к ним еще двух, что составляет в итоге приличное число девять и подтверждает поговорку — никто не пророк в своем отечестве. Буду отвечать на ваши вопросы чистосердечно, Гузлу я написал по двум мотивам, — во-первых, я хотел посмеяться над «местным колоритом», в который мы слепо ударились в лето от рождества Христова 1827. Для объяснения второго мотива мне необходимо рассказать вам следующую историю. В том же 1827 году мы с одним из моих друзей задумали путешествие по Италии. Мы набрасывали карандашом по карте наш маршрут. Так мы прибыли в Венецию — разумеется, на карте — где нам надоели встречавшиеся англичане и немцы, и я предложил отправиться в Триест, а оттуда в Рагузу. Предложение было принято, но кошельки наши были почти пусты, и эта «несравненная скорбь», как говорил Рабле, остановила нас на полдороге. Тогда я предложил сначала описать наше путешествие, продать книгопродавцу и вырученные деньги употребить на то, чтобы проверить, во многом ли мы ошиблись. На себя я взял собирание народных песен и перевод их; мне было выражено недоверие, но на другой же день я доставил моему товарищу по путешествию пять или шесть переводов. Осень я провел в деревне. Завтрак у нас был в полдень, я же вставал в десять часов; выкурив одну или две сигары и не зная, что делать до прихода дам в гостиную, я писал балладу. Из них составился томик, который я издал под большим секретом, и мистифицировал им двух или трех лиц. Вот мои источники, откуда я почерпнул этот столь превознесенный «местный колорит»: во-первых, небольшая брошюра одного французского консула в Банялуке. Ее заглавие я позабыл, но дать о ней понятие нетрудно. Автор старается доказать, что босняки — настоящие свиньи, и приводит этому довольно убедительные доводы. Местами он употребляет иллирийские слова, чтобы выставить напоказ свои знания (на самом деле, быть может, он знал не больше моего). Я старательно собрал все эти слова и поместил их в примечания. Затем я прочел главу: De'costumi dei Morlachi (О нравах морлаков) из «Путешествия по Далмации» Фортиса. Там янашел текст и перевод чисто иллирийской заплачки жены Ассана-Аги; но песня эта переведена стихами. Мне стоило большого труда получить построчный перевод, для чего приходилось сопоставлять повторяющиеся слова самого подлинника с переложением аббата Фортиса. При некотором терпении я получил дословный перевод, но относительно некоторых мест все еще затруднялся. Я обратился к одному из моих друзей, знающему по-русски, прочел ему подлинник, выговаривая его на итальянский манер, и он почти вполне понял его. Замечательно, что Нодье, откопавший Фортиса и балладу Ассана-Аги и переведший со стихотворного перевода аббата, еще более опоэтизировав его в своей прозе, — прокричал на всех перекрестках, что я обокрал его. Вот первый стих в иллирийском тексте: «Scto se bieli u gorje zeicnoï» (Что белеет на горе зеленой), Фортис перевел: «Che mai biancheggia nel verde Bosco» (Что же белеет в зеленой роще). Нодье перевел Bosco — зеленеющая равнина; он промахнулся, потому что, как мне объяснили, gorje означает: гора. Вот и вся история. Передайте г. Пушкину мои извинения. Я горжусь и стыжусь вместе с тем, что и он попался, и пр.».
* Роман Лесажа «Жиль Блас» (1715-1735) иммет местом действия Испанию, и персонажи его носят испанские имена. Но это — лишь рамка, в которую автор помещает картину чисто французских нравов начала XVIII века. Однако очень долгое время держалось мнение, что это перевод какого-то утраченного испанского романа. В XVIII в. роман Лесажа был переведен, как бы «обратно», на испанский язык.
* «Письма португальской монахини» — сборник семи писем португальской монахини Марианны Алькафорада к французскому офицеру Шамильи, в которого она была влюблена. Письма эти, из которых три — подлинные, а четыре, быть может, присоченены составителем сборника, появились в свет в французском переводе в 1669 г. В течение двух столетий книга эта пользовалась во Франции огромным успехом как образец жанра пылких любовных признаний.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
Когда я занимался составлением предлагаемого читателю сборника, мне казалось, что я, пожалуй, единственный француз (да так оно и было тогда на деле), которому могут нравиться эти безыскуственные песни, творения полудикого народа, и потому я был далек от мысли опубликовать их.
С тех пор однако, наблюдая растущий с каждым днем интерес к иноземным произведениям, и в особенности к таким, которые по самой форме своей далеки от шедевров, какими мы привыкли восхищаться, я вспомнил о своем сборнике иллирийских песен. Я перевел некоторые из них для своих друзей и по их совету решился выбрать кое-что из своей коллекции и представить эти образцы на суд публики.
Быть может, мне более, чем кому-либо другому, подобало сделать этот перевод. В ранней юности я жил в иллирийских провинциях. Мать моя была морлачка* из Спалатто, и в течение нескольких лет мне приходилось чаще говорить по-иллирийски, чем по-итальянски. Будучи с младых лет большим любителем путешествий, я тратил все время, оставшееся у меня после выполнения не особенно сложных моих обязанностей, на основательное изучение страны, в которой я жил; поэтому мало найдется между Триестом и Рагузой сел, гор или долин, которых бы я не посетил. Я даже совершал довольно длинные экскурсии в Боснию и Герцоговину, где иллирийский язык сохранился во всей своей чистоте, и я нашел там несколько любопытнейших образчиков древнего песенного творчества.
Теперь мне следует сказать, почему я выбрал для перевода именно французский язык. Я итальянец, но вследствие некоторых событий, происшедших у меня на родине, я живу теперь во Франции, которую всегда любил и гражданином которой я стал с некоторых пор. Мои друзья — французы; я привык считать Францию своим отечеством. Я не претендую — это было бы смешно для иностранца — на то, чтобы писать по-французски с изяществом истинного литератора; однакоже полученное мною воспитание и продолжительное пребывание в этой стране позволяют мне писать без особого труда, как мне кажется; особенно же это относится к переводу, главное достоинство которого, на мой взгляд, заключается в точности.
Полагаю, что иллирийские провинции, долгое время находившиеся под управлением французов, всем достаточно хорошо известны и что нет никакой необходимости предпосылать этому сборнику сведения о географии, политике и т.д.
Скажу лишь несколько слов о славянских бардах или гуслярах, как их там называют.
В большинстве своим это старики, очень бедные, одетые зачастую в лохмотья; они бродят по городам и селам, распевая свои песи под аккомпанемент инструмента вроде гитары, называемого гуслями и имеющего только одну струну из конского волоса. Люди ничем не занятые — а морлаки не очень-то любят работать — обступают их толпой; и когда песня кончается, певец ожидает награды от щедрот своих слушателей. Иногда он прибегает к хитрой уловке и прерывает исполнение на самом интересном месте, чтобы воззвать к их щедрости; бывает даже, что он сам назначает сумму, за которую согласен рассказать конец своей повести.
Впрочем, баллады распеваются не только гуслярами; почти все морлаки, старики и молодежь, тоже занимаются этим делом. Некоторые — правда, таких немного — сочиняют стихи, часто импровизируя их (см. заметку о Маглановиче).
Они поют слегка в нос. Напевы баллад очень однообразны, и аккомпанемент гусель мало их оживляет; только привыкнув к этой музыке можно её выносить. В конце каждой строфы певец испускает громкий крик, или, вернее, какой-то вопль, похожий на вой раненого волка. В горах эти крики слышны издалека, и нужно свыкнуться с ними, чтобы признать их исходящими и уст человека.
1827
ПРИМЕЧАНИЯ
* Морлаки обитают в Далмации и говорят по-славянски и по-иллирийски. (Прим. автора.)
Комментарии
* Мать моя была морлачка из Спалатто... — Морлаки — славяне, живущие в Далматинских горах. Язык их — сербский (в авторском примечании слова и по-иллирийски основаны на недоразумении, ибо никакого «иллирийского» языка не существует. Спалатто — ныне Сплит, город в Югославии. (Прим. пер.)
Заметка об Иакинфе Маглановиче
Иакинф Магланович — едва ли не единственный из встречаавшихся мне гусляров, который сам является поэтом. Большинство из них только перепевают старые песни или, самое большее, мастерят новые из кусков старых: берут два десятка стихов из одной баллады, два десятка из другой и соединяют их плохоньким стишком собственного изготовления.
Наш поэт родился в Звониграде, как он сообщает в своей балладе «Боярышник рода Вéлико». Его отец был сапожником, и родители не особенно заботились о его образовании, так как он не умеет ни читать, ни писать. Восьми лет он был украден цыганами, которые увели его в Боснию. Там они обучили его всем своим штукам и без труда обратили в ислам, который они по большей части исповедуют¹. Аян*, иначе сказать — мэр Ливно, освободил мальчика из рук цыган и взял к себе в услужение; Иакинф прожил у него несколько лет, когда один католический монах обратил егов христианство, рискуя быть посаженным на кол в случае, если бы это открылось, ибо турки не очень-то поощряют деятельность миссионеров. Юный Иакинф без колебаний решил покинуть своего хозяина, довольно сурового, как большинство босняков. Но, убегая из дому, он решился отомстить за дурное с ним обращение. Воспользовавшись бурной ночью, он ушел из Ливно, унося с собой шубу и саблю своего хозяина, а также несколько цехинов, которые ему удалось украсть. Иакинфа сопровождал монах, вернувший его в лоно христианства и, быть может, сам уговоривший его бежать.
От Ливно до Синя в Далмации каких-нибудь двенадцать миль. Вскоре беглецы оказались под покровительством венецианских властей и в безопасности от преследований аяна. В этом городе Магланович сложил свою первую песню: он воспел свой побег в балладе, которая нашла ценителей и положила начало его известности.²
У него, однако, не было никаких средств к существованию, и к тому же он по природе своей не имел склонности к труду. Морлаки – народ гостеприимынй, и некоторое время он жил подаянием сельских жителей, отплачивая им исполнением, под аккомпанемент гусель, каких-нибудь заученных наизусть старых песен. Вскоре он сам начал сочинять песни для свадеб и похорон и семел стать столь необходдимым, что праздник был не в праздник, еслина нем не присутствовал Магланович.
Так он жил в окрестностях Синя, мало беспокоясь о своих родных, о которых ему и доныне ничего не известно, ибо он не был в Звониграде с того времени, как его похитили.
Когда он достиг двадцати пяти лет, это был красивый молодой человек, сильный и ловкий, отличный охотник, а вдобавок ко всему – прославленный поэт и музыкант; все к нему благоговолили, в особенности же девушки. Ту, которую он предпочел другим, звали Еленой; её отец был богатый морла по имени Зларинович. Иакинф легко добился её благосклонности и, согласно обычаю, похитил девушку. У него оказался соперник по имени Ульян, нечто вроде местного владетеля, которому заранее стало известно о задуманном похищении. Иллирийские нравы таковы, что отвергнутый поклонник быстро утешается и не питает враждебных чувств к счастливому сопернику. Но этот Ульян упорствовал в своей ревности и задумал помешать счастью Маглановича. В ночь похищения он явился в сопровождении двух своих слуг в тот самый момент, когда Елена уже села на лошадь, чтобы следовать за своим возлюбленным. Ульян грозным голосом закричал, чтобы они остановились. Оба соперника были вооружены. Магланович выстрелили первым и убил Ульяна. Имей он родственников, они бы стали бы на его сторону, и ему не пришлось бы покидать страну из-за таких пустяков. Но родичей у него не было, и он оказался в одиночестве против жаждущей мести семьи убитого. Поэтому он быстро принял решение и бежал с женою в горы, где присоединился к гайдукам.³
Долго жил он с ними, и однажды, в стычке с пандурами⁴, – он даже был ранен в лицо. Под конец, собрав некоторую сумму денег, насколько мне известно, не слишком честным путем, он спустился с гор накупил скота и обосновался в Котаре с женою и детьми. Дом его стоит у Смоковича, на берегу речки или горного потока, впадающего в озеро Врана. Жена и дети Маглановича заняты своими коровами и небольшой фермой. Сам же он постоянно отсутствует. Часто навещает он своих бывших приятелей гайдуков, не принимая, однакоже, участия в их опасных предприятиях.
В первый раз я встретился с ним в Заре, в 1816 году. Я был тогда великим любителем иллирийского языка, и мне очень хотелось послушать какого-нибудь известного певца. Мой друг, уважаемый воевода Никола ***, встретил в Биограде, где он всегда живет, Иакинфа Маглановича, с которым был знаком еще раньше. Зная, что тот отправляется в Зару, он дал ему для меня письмо. В этом письме говорилось, что если я хочу добиться чего-нибудь от Маглановича, мне следует его напоить, ибо он ощущает прилив вдохновения только тогда, когда хорошо выпьет.
Иакинфу было тогда около шестидесяти лет. Это высокий человек, очень крепкий и сильный для своих ет, широкоплечий и с бычьей шеей. Лицо его, покрытое темным загаром, маленькие, немного раскосые глаза, орлиный нос, довольно красный от постоянного употребления крепких напитков, длинные белоснежные усы и густые черные брови – все это создает облик, который, раз увидев, трудно забыть. Прибавьте к этому длинный шрам, пересекающий бровь и тянущийся вдоль щеки. Голову он брил, по обычаю всех почти морлаков, и носил черную барашковую шапку. Одежда его была довольно ветхая, но очень опрятная.
Войдя в комнату, он подал мне письмо воеводы и без стеснения уселся. Когда я кончил читать, он спросил меня с несколько презрительным сомнением: «Так вы говорите по-иллирийски?» Я тот часже ответил ему на этом языке, что достаточно хорошо понимаю по-иллирийски, чтобы оценить его песни, которые мне очень хвалили. «Хорошо, хорошо, – сказал он, – но я голоден и хочу пить; я буду петь, когда поем». Мы вместе пообедали. Ел он с такой жадностью, что мне казалось, будто он голодал по крайней мере четверо суток. По совету воеводы я позаботился о том, чтобы он хорошенько выпил, и мои друзья, которые, узнаво его появлении, собрались у меня, ежеминутно наполняли его стакан. Мы надеялись, что когда эти столь необычайные голод и жажда будут утолены, наш гость соблаговолит что-нибудь спеть. Однако наши расчеты не оправдались. Внезапно он встал из-за стола и, свалившись на ковер у пылавшего камина (дело было в декабре), заснул меньше чем через пять минут, да так крепко, что невозможно было его разбудить.
В другой раз я был удачливее, так как пострался напоить его в меру, чтобы он только воодушевился, и тогда он спел нам некоторые из баллад, которые помещены в этом сборнике.
В свое время у Маглановича, вероятно, был прекрасный голос; но когда мы слушали его пение, он уже немного срывался. Когда он пел под аккомпанемент гусель, глаза его разгорались и лицо принимало выражение дикой красоты, которое с удовольствием запечатлел бы на полотне художник.
Он довольно странно расстался со мною. Прожив у меня дней пять, он однажды утром вышел, и я тщетно прождал его до вечера. После я узнал, что он покинул Зару и отправился к себе домой. Но тогда же я заметил, что у меня пропала пара английских пистолетов, висевших в моей комнате. Должен прибавить, к его чести, что он мог унести также мой кошелек и золотые часы, которые стоили раз в десять дороже пистолетов.
В 1817 году я провел два дня у него в доме, где он принял меня со всеми признаками живейшей радости. Его жена, дети и внуки обнимали меня, как родного. Когда же я расстался с ними, его старший сын в течение нескольких дней был моим проводником в горах, и я так и не смог заставить его принять какое-либо вознаграждение.
ПРИМЕЧАНИЯ
¹ Все эти подробности в 1817 году рассказал мне сам Магланович.

² Я тщетно старался разыскать эту балладу. Сам Магланович забыл её, а может быть, постеснялся исполнить передо мною свой первый поэтический опыт.

³ Нечто вроде бандитов*.

⁴ Солдаты, исполняющие полицейские обязанности. См. дальнейшие примечания.
КОММЕНТАРИИ
* Аян — турецкое слово, имеющее более широкое значение, чем то, которое указывает Мериме; аяны — почетные граждане, знать.

* Нечто вроде бандитов. — Мериме употребляет здесь слово bandit, которое по-французски может значить и обыкновенный разбойник, бандит, и человек, который, в результате конфликта с обществом или властями, вынужден скрываться, стал изгнанником. Этим же словом bandit обозначен и «беглец» в рассказе «Маттео Фальконе».
БОЯРЫШНИК РОДА ВÉЛИКО¹

I
Боярышник рода Вéлико, песня Иакинфа Маглановича, рожденного в Звониграде, искуснейшего гусляра. Слушайте все!

II
Бей* Иво Велико, сын Алексы, покинул свой дом и родную землю. Набежали враги с востока, сожгли его дом и завладели всей страной.

III
У бея Иво Велико, сына Алексы, было двенадцать сыновей; пять из них пали у Обравского брода, пять других — на равнине Ребровья.

IV
Был у Иво Велико, сына Алексы, еще один сын, самый любимый. Враги увели его в Кремен, заточили его в темницу и замуровали дверь.

V
Но бей Иво Велико, сын Алексы, не пал у Обравского брода, не пал на равнине Ребровья: слишком стар уже стал он для войны, и глаза его были слепы.

VI
И двенадцатый сын его тоже не пал у Обравского брода и не пал на равнине Ребровья: слишком молод он был для войны, молоко еще на губах не обсохло.

VII
Бей Иво Велико, сын Алексы, ушел со своим сыном за желтую реку Мресвицу. Он сказал Джордже Естиваничу: «Расстели надо мной свой плащ, чтобы укрылся я под его сенью».²

VIII
Расстелил свой плащ Джордже Естиванич. Вкусил он хлеба и соли вместе с беем Иво Велико.³ И Иво он назвал сына, которого родила ему жена.⁴

IX
Но Никола Яньево, и Иосиф Спалатин, и Тодор Аслар сошлись вместе на пасху в Кремени. И там была у них общая трапеза.

X
Сказал Никола Яньево: «Род Велико истреблен». Сказал Иосиф Спалатин: «Жив еще враг наш Иво Велико, сын Алексы».

XI
Сказал Федор Аслар: «Над ним Джордже Естиванич простирает свой плащ. Мирно живет он за Мресвицей с Алексой, своим последним сыном».

XII
И сказали они все вместе: «Смерть Иво Велико и сыну его Алексе!» Взялись они за руки и пили сливовую водку⁵ из одной чарки.

XIII
На другой день после троицы спустился Никола Яньево на равнину Ребровья. За ним шли двадцать человек с саблями и мушкетами.

XIV
В тот же день Иосиф Спалатин спустился с сорока гайдуками.⁶ Подошел к ним и Тодор Аслар, а с ним сорок всадников в черных барашковых шапках.

XV
Миновали они пруд Маявода, — вода в нем черна и не водится рыб. Лошадей своих там поить они побоялись, напоили их из Мресвицы.

XVI
«Что вам нужно, восточные беи? Что вам нужно в этих краях, у Джордже Естиванича? Или вы направляетесь в Сенью изъявить почтение новому подестà*».

XVII
«Мы не в Сенью направляемся, сын Естивана, — отвечал Никола Яньево, — ищем мы Иво Велико и его сына. Двадцать коней турецких, если ты нам его выдашь».

XVIII
«Не выдам я Иво Велико за всех турецких коней, которыми ты владеешь. Он мой гость и друг. Именем его я назвал своего единственного сына».

XIX
Сказал тогда Иосеф Спалатин: «Лучше выдай нам Иво Велико, а не то прольется кровь. На боевых конях мы приехали с Востока, и наши мушкеты заряжены».

XX
«Не выдам я тебе Иво Велико. Если же ты хочешь, чтобы пролилась кровь, знай, что на той горе у меня есть сто двадцать всадников: стоит мне свистнуть в серебряный свисток — и они сразу же сюда спустятся».

XXI
Тогда Тодор Аслар, не говоря ни слова, саблей раскроил ему череп. Подошли они к самому дому Джордже Естиванича; а жена его все это видела.

XXII
«Спасайся, сын Алексы! Спасайся и ты, сын Иво! Убили моего мужа восточные беи. Убьют они и вас!»

Так сказала Тереза Желина.

XXIII
Но старый бей ответил: «Я слишком стар, чтобы бегать». И он добавил: «Спасай Алексу, он последний из нашего рода».

Отвечала ему Тереза Желина: «Да, я его спасу».

XXIV
Увидели Иво Велико восточные беи. «Смерть ему!» — закричали они. Пули из их мушкетов вылетели разом, и острые сабли срезали седые кудри Иво.

XXV
«Скажи нам, Тереза Желина, это ли сын Иво?»⁷ Но она ответила беям: «Не проливайте невинной крови». Тогда они воскликнули: «Это сын Иво Велико!»

XXVI
Иосиф Спалатин хотел увести мальчика с собою, но Тодор Аслар вонзил в сердце мальчика свой ятаган.⁸ И он убил сына Джордже Естиванича, приняв его за Алексу Велико.

XXVII
Прошло десять лет, и Алекса Велико стал сильным и ловким охотником. Сказал он Терезе Желине: «Мать, почему висят на стенах эти окровавленные одежды?»⁹

XXVIII
«Это — одежда отца твоего Иво Велико, который еще не отомщен; а это — одежда Джордже Естиванича, за которого нет мстителя, ибо не осталось после него сына».

XXIХ
Помрачнел смелый охотник. Он не пьет больше сливовой водки, закупает он в Сенье порох. Собирает гайдуков и своих всадников.

XXХ
На другой день после троицы переправился он через Мресвицу и увидал черное озеро, где не водится рыба, и о застал он трех восточных беев в то время, как они пировали.

XXХI
«Господари! Господари! Посмотрите, к нам скачут вооруженные всадники и гайдуки. Лоснятся их кони. Они уже переправились в брод через Мресвицу. Это Алекса Велико!»

XXХII
«Лжешь ты, старый гусляр! Алекса Велико мертв, я сам заколол его кинжалом».

Тут вошел Алекса и крикнул: «Я Алекса, сын Иво!»

XXХIII
Одна пуля уложила Николу Яньево, другая — Иосифа Спалатина. А у Тодора Аслара Алекса отрезал правую руку и потом только отрубил ему голову.

XXХIV
«Снимайте, снимайте со стены окровавленные одежды. Умерли восточные беи. Иво и Джордже отомщеы. Снова расцвел боярышник рода Велико, не увянет больше его стебель!»¹⁰
ПРИМЕЧАНИЯ
¹ Это заглавие находит объяснение в последней строфе песни. По-видимому, боярышник был отличительным или геральдическим знаком рода Велико.

² То есть возьми меня под свою защиту.

³ Известно, что на Востоке два человека, вкусившие вместе хлеба и соли, тем самым уже становятся друзьями.

⁴ Дать высшее доказательство уважения к кому-либо — это пригласить его в крестные отцы своего ребенка.

⁵ Сливовица.

⁶ Гайдуками называются морлаки, живущие без крова и промышляющие разбоем. Слово гайдук значит ачальник отряда.

⁷ Чтобы стало понятнее, здесь следовало бы добавить: «...сказали они, указывая на сына Джордже Естиванича».

⁸ Длинный турецкий кинжал, слегка искривленный, острием внутрь.

⁹ Иллирийский обычай.

¹⁰ У морлаков месть считается священной обязанностью. Их любимая поговорка: «Кто за себя не мстит, тот не может очистить свою душу» — «Ко не се освети, он се не посвети». По-иллирийски тут игра слов: «освета» значит «очищение души».
КОММЕНТАРИИ
* Бей (или бег) — турецкое слово, означающее: господин, повелитель. Этот титул присваивался соб знатным лицам — правителям областей, высшим начальникам, крупным земельным владельцам, и т.п.

* Подеста — в старину наместник, посылаемый Венецианской республикой в подвластные ей города. Встречающиеся в этой и некоторых других балладах итальянские термины и собственные имена объясняются тем, что Далмация долгое время была под влиянием Венеции и отчасти даже под властью её.
СМЕРТЬ ФОМЫ II, КОРОЛЯ БОСНИИ¹

Отрывок
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тогда басурманы срубили им головы, посадили голову Стефана на копье, и татарин понес её к стенам, крича: «Фома, Фома, видишь голову сына? Что мы сделали с твоим сыном, то же сделаем и с тобой!»
И король разорвал свои одежды, лег на кучу золы и три дня не вкушал пищи...
Ядра так изрешетили стены крепости Ключа, что стали стены похожи на медовые соты. И никто не смел поднять голову, чтобы поглядеть вверх, столько стрел и ядер летало, убивая и раня христиан. А греки² и те, что зовут себя «угодными богу»³, изменив нам, перешли на сторону Махмуда и стали подкапываться под стены. Но неверные псы еще не решались идти на приступ, — боялись они наших остро отточенных сабель. Ночью, когда король без сна лежал в постели, некий призрак проник сквозь половицы его горницы и сказал ему:
— Стефан, узнаешь ты меня?
И король, трепеща, ответил ему:
— Да, ты отец мой Фома.
Тогда призрак простер руку и потряс окровавленными одеждами своими над головой короля. И молвил король:
— Когда же ты перестанешь мучить меня?
И призрак ответил:
— Когда ты сдашься Махмуду...
И король направился в шатер этого демона. ⁴ Тот посмотрел на него своим дурным глазом и сказал:
— Прими обрезание, или ты погибнешь.
Но король гордо ответил:
— Жил я по милости божьей христианином и умру в вере христовой.
Тогда злой басурман созвал палачей, и они схватили Фому и содрали с него кожу; и из кожи этой сделали седло. А лучники избрали тело короля мишенью для стрел, и злой смертью погиб он из-за проклятья своего отца.
ПРИМЕЧАНИЯ
¹ Фома I, король Боснии, был в 1460 году тайно умерщвлен своими сыновьями Стефаном и Радивом. Первый из них стал царствовать под именем Стефана-Фомы II, он и является героем этой баллады. Радивой, обозленный тем, что его отстранили от престола, раскрыл преступление Стефана и своё, а затем бежал под защиту слутана Мухаммеда.

Модрушский епископ, папский легат в Боснии, убедил Фому II, что лучший способ искупить отцеубийство — это начать войну с турками. Война оказалась для христиан роковой. Мухаммед разорил королевство и осадил крепость Ключ в Хорватии, куда укрылся Фома. Находя,что военные действия недостаточно быстроприводят к цели, султан предложил Фоме заключить с ним мирпод условием, что он будет продолжать выплачивать прежнюю дань. Фома II, доведенный до крайности, согласился на эти условия и отправился в лагерь неверных. Его тотчас же схватили, и так как он отказался подвергнуться обрезанию, варварский победитель велел содрать с него живого кожу, а затем прикончить выстрелами из лука.

Песнь эта — весьма древняя, и я мог достать только этот отрывок её. В начале, повидимому, рассказывалось о битве, которая предшествовала взятию Ключа и была проиграна Стефаном, сыном Фомы II.

² Православные и католики в Боснии и Далмации ненавидят друг друга. Они обзывают друг друга паса вьера, что значит «песья вера».

³ По-иллирийски — богомилы. Так называли себя патарены. Их еретическое учение считало человека созданием дьявола, отвергало почти все библейские книги и не признавало священства.

⁴ Мухаммед II. Греки до сих пор считают его воплощением дьявола.
ВИДЕНИЕ ФОМЫ II, КОРОЛЯ БОСНИИ¹

Песня Иакинфа Маглановича

I
Король Стефан-Фома ходит по своей горнице, ходит из угла в угол большими шагами. А воины его спят, лежа на своем оружии. Но король не может заснуть: басурманы осадили город, и слутан Махмуд хочет отрубить ему голову и послать её в большую мечеть Стамбула.

II
Часто он подходит к окну. Высунувшись наружу, слушает, нет ли где шума. Но тихо кругом; только сова плачет над крышей дворца — знает она, что скоро в другом месте придется ей устраивать гнездо для своих птенцов.

III
Вот доносится странный шум — но то не совиный крик. Отворяются окна церкви Ключа — но осветила их не луна. То барабаны и трубы в церкви Ключа, то от света факелов ночь превратилась в день.

IV
А вокруг великого короля Стефана-Фомы спят его верные слуги, и только его ухо ловит странные звуки. Он один выходит из своей палаты, сжимая в руке саблю, ибо ясно ему, что это — знамение неба.

V
Твердой рукой он отпер церковные врата. Но когда увидел, что́ было на клиросе* церкви, мужество едва не изменило ему. Сжал он в левой руке ладанку чудесной силы и спокойней вошел в церковь Ключа.

VI
И странное увидел он в церкви: трупами были усеяны плиты пола, кровь текла, как текут потоки, что сбегают осенью в долины Пролога. Королю приходилось переступать через мертвых, и ноги его были по щиколотку в крови.

VII
То лежали трупами верные его слуги, то текла кровь христианская. И холодный пот струился по спине короля, и зубы его стучали от ужаса. Посреди клироса он увидел вооруженных воинов турецких и вместе с ними проклятых отступников — богомилов.²*

VIII
А сам Махмуд стоял у оскверненного алтаря. Смотрел он своим дурным глазом, сжимая саблю, красную от крови до рукояти. Преклонял перед ним колено король Фома I,³ смиренно протягивал свой венец врагу христианского люда.

IX
И Радивой⁴ изменник тоже стоял на коленях, с тюрбаном на голове. В одной руке у него была веревка, которой удавил он отца, другая подносила к губам одежду наместника Сатаны.⁵ Он целовал её, словно раб, наказнный палкой.

X
Махмуд соизволил улыбнуться; принял он королевский венец, а потом разломал его, бросил наземь, растоптал и молвил: «Радивой, ты будешь править за меня в моей Боснии. И пусть эти псы называют тебя своим беглербеем»*.⁶ Радивой же простерся у ног его и облобызал окровавленную землю.

XI
И сказал Махмуд своему визирю: «Пусть дадут Радивою кафтан.⁷ Будет этот кафтан драгоценней венецианской парчи. Содрать кожу со Стефана-Фомы и в неё облечь его брата». И визирь ему ответил: «Слушаю и повинуюсь».⁸

XII
Тут почудилось доброму королю: басурманы разрывают его одежду, ятаганами надрезают кожу, тянут её пальцами и зубами. Так они содрали с него кожу до самых ногтей на пальцах ног. ⁹ Ликуя, надел её на себя Радивой.

XIII
И воскликнул Стефан-Фома: «Праведен суд твой, боже! Ты караешь сына-отцеубийцу. Казни же его тело, как судил ты. Только смилуйся над моей душой, господи Иисусе!» Лишь призвал он силу господню — задрожала церковь, призраки исчезли, факелы внезапно погасли.

XIV
Кто не видел, как быстрым пролетом проноситсяв небе звезда, освещая вдалеке землю? Но огненный блеск метеора гаснет мгновенно в ночи, и еще темнее сгущается мрак: так исчезло и видение короля Стефана-Фомы.

XV
Ощупью добрался он до церковных врат. Воздух был чист, и луна серебрила крыши. Было тихо, и король мог подумать: в Ключе все спокойно и мирно. Но упаа перед ним бомба, ¹⁰ пущенная басурманом, и неверные пошли на приступ.
ПРИМЕЧАНИЯ
¹ См. примечание к предыдущей балладе, в котором кратко изложены обстоятельства, приведшие боснийское королевство к гибели.

² Патарены.

³ Фома I, отец Фомы II.

⁴ Брат Фомы II, его соучастник в отцеубийстве.

⁵ Мухаммед II.

⁶ Это слово означает — владыка владык. Таков титул боснийского паши. Радивой никогда не носил его, ибо Магомет был слишком предусмотрителен, чтобы оставит в Боснии хотя быодного из потомков королевского рода.

⁷ Известно, что повелитель правоверных дарит богатый кафтан или шубу высшим сановникам, когда они вступают в должность.

⁸ Обычный ответ турецких работв, получающих приказание.

⁹ Со Стефана-Фомы была действительно живьем содрана кожа.

¹⁰ Магланович видел бомбы и мортиры, но не знал, что эти орудия разрушения были изобретены уже после смерти Мухаммеда II.
КОММЕНТАРИИ
* Клирос — место для певчих в церкви на возвышении перед иконостасом.

* Богомилы — приверженцы уравнительной ереси, возникшей в IX в. в Болгарии и распространившейся затем в других южно-славянских землях, а также в Италии и южной Франции (где они назывались патаренами, катарами, альбигойцами). Название «богомилы» происходит от имени ревностного пропагандиста этой ереси, болгарского попа Богомила (Х в.). Богомилы осуждали имущественное неравенство, клеймили роскошь, отвергали всякую официальную иерархию, проповедовали неповиновение властям, были очень благочестивы и отличались чистотой нравов. Никакого «отступничества» и перехода на сторону турок среди них не наблюдалось.

* Беглербей (бег над бегами, или беями) — начальник начальников, в старину титул некоторых наместников турецких провинций.
МОРЛАК В ВЕНЕЦИИ¹

I
Когда Параскева меня бросила и сидел я, печальный и без единого гроша, лукавый далматинец пришел ко мне в горы и молвил: «Поехал бы ты в этот большой город, стоящий на водах. Там цехины валяются, что камни у вас в горах.

II
В шелк и золото одевают там солдат, жизнь у них — сплошная радость и веселье. Заработаешь в Венеции денег и вернешься к себе на родину с золотыми галунами на куртке да с ханджаром² в серебряных подвесках.

III
Тогда, Димитрий, любая девушка позовет тебя к своему окошку и любая бросит тебе цветы, когда ты настроишь свои гусли. Садись на корабль, поверь мне, поезжай в великий город — там уж верно разбогатеешь!»

IV
Я ему, пустоголовый, поверил, и вот я живу на этом каменном корабле. Только здесь мне нечем дышать, и хлеб для меня — словно яд. Не могу я ити, куда желаю, не могу делать того, что хочу. Живу как собака на привязи.

V
На родном языке заговорю я — женщины надо мной смеются. Земляки мои — горцы — разучились говорить по-нашему, позабыли старые обычаи; гибну я, засыхаю, словно дерево, пересаженное летом.

VI
Когда я встречал кого в наших горах, — говорил он, бывало, с поклоном и улыбкой: «Да поможет тебе бог, сын Алексы!» Здесь же нет мне ни от кого привета, и живу я словно муравей, занесенный ветром на середину огромного озера.
ПРИМЕЧАНИЯ
¹ Венецианская республика содержала наемное войско, так называемое славонское*. Эти отряды, весьма презираемые в Венеции, как и все, относящееся к военному делу, состояли из морлаков, далматинцев и албанцев. Сюжет этой баллады, видимо, — история молодого морлака, страдающего от несчастной любви и завербованного в минуту отчаяния.

Песня принадлежит к числу весьма древних, судя по ряду выражений, в настоящее время вышедших из употребления, смысл которых могут растолковать лишь немногие старики. Впрочем, для гусляра самое обычное дело — петь слова, которых он не в состоянии объяснить. Они в юности заучивают наизусть то, что пели их отцы, и повторяют, как попугаи, заученные. К сожалению, сейчас можно лишь весьма редко встретить иллирийских поэтов, которые никого не копируют и стараются сохранить прекрасный язык, с каждым днем все более выходящий из употребления.

² Большой нож, который заменяет кинжал.
КОММЕНТАРИИ
*...наемное войско, так называемое славонское. — Славония — старинное название области, расположенной между Венгрией и Югословией и населенной по преимуществу хорватами.
ПОГРЕБАЛЬНАЯ ПЕСНЯ¹

I
Прощай, прощай, добрый путь! Нынче ночью — полнолуние, дорогу хорошо видно. Добрый путь!

II
Лучше пуля, чем лихорадка. Вольным ты жил, вольным и умер. Сын твой Иво отомстил за тебя; пятеро пали от его руки.

III
Гнали мы их от Чаплиссы до самой равнины. Ни один не смог оглянуться, чтоб еще раз увидеть нас.

IV
Прощай, прощай, добрый путь! Нынче ночью — полнолуние. Дорогу хорошо видно. Добрый путь!

V
Передай моему отцу, что я в добром здоровье² и рана давно не болит. Елена, моя жена, родила мальчика.

VI
Я его назвал Владин, по имени деда. Когда он вырастет, я научу его стрелять из ружья, научу быть храбрецом.

VII
Старшую дочь мою умыкнул Хрузич, Носит она под сердцем уже шестой месяц. Надеюсь, дочка мне родит красивого сильного внука.³

VIII
Тварк оставил родину, ушел в море. Нет от него известий; может, повстречаешь его там, куда ты уходишь.

IX
Сабля твоя с тобою, трубка набита табаком, на тебе плащ из козьей шерсти.⁴ Что еще нужно в долгий путь туда, где не страшны ни холод, ни голод?

X
Прощай, прощай, добрый путь! Нынче ночью — полнолуние, дорогу хорошо видно. Добрый путь!
ПРИМЕЧАНИЯ
¹ Песню эту сочинил Магланович для похорон гайдука или какого-нибудь родственника, повздорившего с правосудием и убитого пандурами.

² Родные и друзья умершего дают ему поручения в загробный мир.

³ Отец никогда не сердится на того, кто умыкает его дочь, если, конечно, не было насилия (см. прим. 1 к «Возлюбленной Данизича»).

⁴ Гайдука погребают с его оружием, трубкой и в одежде, которая была на нем в момент смерти.
ГОСПОДАРЬ МЕРКУРИЙ

I
По земле нашей ходят басурманы, похищают женщин и детей. Детей сажают они в седла перед собой, а женщин усаживают сзади, держа в зубах пальцы этих несчастных.¹

II
Господарь Меркурий поднял свой стяг. С ним трое его племянников и тринадцать двоюродных братьев. Все они увешаны блестящим оружием, а поверх одежды у них святой крест и ладанка от злосчастья.²

III
Когда господарь Меркурий уже сидел на коне, он сказал жене своей Ефимии, державшей его узду: «Вот, возьми янтарные четки. Если ты сохранишь мне верность, с ними ничего не случится, а если изменишь, нитка разорвется, и янтарные зерна рассыплются».³

IV
Он уехал, и никто не имел от него вестей; и жена со страхом думала — он убит, арнауты* взяли его в плен увели в свою землю. Но к концу третьего месяца вернулся Спиридон Пьетрович.

V
Одежда его в лохмотьях и запачкана кровью. Бьет он себя в грудь кулаками и говорит: «Брат мой двоюродный пал. Басурманы захватили нас врасплох и убили твоего мужа. Я видел, как арнаут отрубил ему голову, а сам я лишь с большим трудом спасся».

VI
Криком закричала Ефимия, повалилась на землю, стала рвать на себе одежду. Но Спиридон сказал ей: «Зачем тебе так убиваться? Разве не осталось в нашей стране добрых людей?» Поднял ее, подлый, и утешил.

VII
Пес Меркурия выл о господине, и конь его жалобно ржал. А Ефимия осушила слезы и в ту же ночь переспала с предателем Спиридоном. Нo довольно о вероломной жене, споем об ее муже.

VIII
Молвил король господарю Меркурию: «Поезжай в мой замок, что у Клиса,⁴ передай королеве, чтобы она ехала ко мне в лагерь». Меркурий двинулся в путь и ехал без отдыха три дня и три ночи.

IX
У Цетиньского озера он остановился, приказал своим оруженосцам раскинуть шатер и спустился к озеру напиться. А над озером словно пар клубился, и из этого тумана доносились какие-то неясные крики.

X
Вода волновалась и кипела, словно водоворот Емицы, когда она уходит под землю. Потом встала луна, и туман рассеялся, и вот по озеру, будто оно сковано льдом, скачет целое войско всадников-гномов.⁵

XI
Но, выйдя на берег, каждый всадник со своим конем вырастали, и гномы становились ростом с дуарских горцев.⁶ Войско выстраивалось рядами и двигалось в полном порядке. Всадники мчались по равнине, кони их весело скакали.

XII
То они становились серыми, как туман, и тогда сквозь тела их видно было траву; то их оружие начинало ярко блистать, и тогда казалось, будто они из огня. Но вот выступил из их рядов воин на вороном коне.

XIII
Он подъехал к Меркурию, гарцуя и вызывая его на битву. Когда Меркурий осенил себя крестным знамением и, пришпорив доброго коня, устремился на призрака, отпустив поводья и с копьем наперевес.

XIV
Восемь раз сшибались они на всем скаку, и, ударяясь о брони, гнулись острия копий, словно лепестки ириса. Но конь призрака был сильнее, и конь Меркурия каждый раз припадал на колени.

XV
«Сойдем с коней, — молвил Меркурий, — и сразимся еще раз пешими». Призрак соскочил с коня и бросился на храброго Меркурия; но хоть и был он выше и сильнее, а сразу же был свален на землю.

XVI
«Меркурий, Меркурий, Меркурий, ты меня победил! — молвил призрак. — Вместо выкупа я дам тебе совет: не возвращайся в свой дом, ибо там тебя ожидает гибель». Месяц скрылся за облаком, и исчезли внезапно и призрачный всадник и войско.

XVII
«Дурак, кто связывается с чертом, — молвил тогда Меркурий. — Вот я одолел беса, а какая мне от этого прибыль? Лошадь, подбившая колени, и зловещее предсказание. Ну, да оно мне не помешает возвратиться домой к Ефимии, милой моей жене».

XVIII
Ночью, при лунном свете, он добрался до Погощамского⁷ кладбища. Там он увидел священников, плакальщиц и чауша*⁸ у свежей могилы. А рядом с ямой лежал мертвец; на боку у него сабля, на голове черный башлык.

XIX
И Меркурий остановил лошадь. «Чауш, — сказал он,— кого вы здесь хороните?» И чауш ответил: «Господаря Меркурия, который сегодня скончался». Засмеялся на это Меркурий. Месяц скрылся за облаком, и все сразу исчезло.

XX
Вернулся он в свои дом, обнял жену свою Ефимию, «Принеси мне, Ефимия,, четки, что я дал тебе в день отъезда. Этим янтарным зернам я верю больше, чем женским клятвам». Отвечала Ефимия: «Сейчас принесу».

XXI
Но волшебные четки давно рассыпались, а Ефимия сделала другие, совсем похожие, пропитав их ядом. «Это не те», — сказал Меркурий. «Сосчитай хорошенько зерна, — отвечала жена, — ты ведь помнишь, что их было шестьдесят семь».

XXII
Меркурий начал считать зерна, смачивая пальцы слюной, а яд незаметно проникал в его тело. Когда он сосчитал до шестьдесят шестого зерна, то испустил глубокий вздох и мертвым упал на землю.
ПРИМЕЧАНИЯ
¹ Этим варварским способом увода пленных особенно часто пользуются арнауты во время своих внезапных набегов. При малейшем крике своей жертвы они откусывают ей палец. Судя по этой подробности и ряду других в том же роде, я полагаю, что автор баллады имеет в виду одну из войн, которые велись древними королями Боснии против мусульман.

² Большей частью это полоски бумаги с евангельскими текстами, перемешанными с какими-то непонятными письменами, в футлярчиках красной кожи. Морлаки глубоко верят в силу этих талисманов, которые у них называются «запись».

³ На каждом шагу видишь все доказательства презрения, которое иллирийцы питают к своим женам.

⁴ Клис часто бывал резиденцией боснийских королей, владевших также значительной частью Далмации.

⁵ Рассказы о целых армиях привидений часто встречаются на Востоке. Всем известна история о том, как однажды ночью город Прага был осажден призраками, которых прогнал один ученый человек, крича: «Véselé! Véselé!»

⁶ Они славятся своим высоким ростом.

⁷ Вероятно, дом господаря Меркурия был в этом селении.

⁸ Cлово это, повидимому, заимствовано из турецкого языка; оно означает — церемониймейстер.
КОММЕНТАРИИ
* Арнауты — турецкое название албанцев.

* Чауш — турецкое слово, означающее — распорядитель, сержант.
ХРАБРЫЕ ГАЙДУКИ¹
В пещере на острых каменьях лежал храбрый гайдук Христич Младин. Рядом с ним жена его, прекрасная Катерина, у ног его двое храбрых сыновей. Третий день уже проводят они без пищи в этой пещере, ибо враги их стерегут все горные тропы, и если вздумается им поднять головы, сотня ружейных дул направляется на них. От нестерпимой жажды языки их почернели и распухли, ибо для питья у них есть лишь немного воды, застоявшейся в расщелине скалы. И все же ни один из них не посмел пожаловаться или застонать,² так как они боялись прогневить Христича Младина. Три дня миновало, и Катерина воскликнула: «Да сжалится над нами святая дева и да воздаст твоим недругам!» Она вздохнула и умерла. Христич Младин глядел на ее тело сухими глазами, но сыновья потихоньку утирали слезы, когда отец их не видел. Наступили четвертые сутки, солнце высушило воду, застоявшуюся в расщелине скалы. Тогда Христич, старший сын Младина, обезумел: он выхватил из-за пояса свой ханджар³ и смотрел на труп матери, как волк глядит на ягненка. Младший брат его Александр с ужасом взглянул на него. Выхватил и он свой ханджар и проколол себе руку. «Выпей моей крови, Христич, только не совершай преступления».⁴ Когда все мы умрем с голоду, будем выходить из могилы и сосать кровь наших врагов. И Младин вскочил и крикнул: «Дети, вставайте! Лучше добрая пуля, чем голодная смерть». Они все трое ринулись вниз, словно голодные волки. Каждый убил десятерых и получил в грудь десять пуль. Подлые враги отрезали им головы, но когда несли их, празднуя победу, то едва осмеливались на них смотреть: так боялись они Христича Младина и его сыновей.⁵
ПРИМЕЧАНИЯ
¹ Говорят, Иакинф Магланович сложил эту прекрасную балладу, когда сам вел жизнь гайдука, то есть почти что жизнь разбойника с большой дороги.

² Гайдуки переносят физические страдания с еще большим мужеством, чем даже морлаки. Я видел, как умирал юноша, упавший со скалы; ноги были у него переломаны в пяти или шести местах. Три дня длилась его агония, и за все это время он не издал ни одной жалобы. Только раз, когда какая-то старушка, искусная, как уверяли, в хирургии, захотела приподнять его перебитые ноги, чтобы приложить к ним какое-то снадобье, я заметил, как сжались его кулаки и как ужасно сдвинулись его густые брови.

³ Большой нож, который морлаки всегда носят за поясом.

⁴ Эти слова напоминают слова бретонского оруженосца во время битвы Тридцати*: «Пей свою кровь, Бомануар!»*

⁵ Солдаты, сражающиеся с гайдуками, называются пандурами*. Они пользуются не лучшей репутацией, чем те, с кем они борются; их обвиняют в том, что они часто обворовывают путешественников, которых должны защищать. Вся страна презирает их за трусость. Бывает, что десяти или двенадцати гайдукам удается прорваться через сотню пандуров. Правда, этим несчастным нередко приходится голодать, и это возбуждает у них храбрость отчаяния.

Когда пандурам удается захватить пленного, они уводят его довольно странным способом. Разоружив гайдука, они только обрезают шнур, стягивающий его штаны, которые, таким образом, спускаются у него до колен. Понятно, что несчастному гайдуку приходится идти очень медленно, чтобы не упасть и не разбить себе нос.
КОММЕНТАРИИ
* Битва Тридцати — сражение, имевшее место в 1351 г. близ Плоэрмеля и Бретани, между тридцатью французскими и тридцатью английскими рыцарями, закончившееся победой первых.

* Бомануар — имя предводителя французского отряа в названной битве.

*...называются пандурами. — Мериме не совсем точно объясняет слово «пандуры». На самом деле это название пеших наемных отрядов, одетых и вооруженных по турецкому образцу. Такие отряды возникли сначала в Венгрии, а затем стали появляться и в южно-славянских странах; но они применялись также и в войнах, которые велись за пределами Балканского полуострова, например, в Семилетнюю войну или в войну за испанское наследство. Характеристика, которую дальше дает пандурам Мериме, в общем правильна.
ВОЗЛЮБЛЕННАЯ ДАНИЗИЧА

I
Евсевий подарил мне резной золотой перстень;¹ Владимир подарил мне красную шапочку² с золотыми бляхами. Но тебя, Данизич, я люблю больше всех.

II
У Евсевия волосы черные и курчавые; Владимир лицом бел, как женщина горных селений. Но для меня, Данизич, ты прекраснее всех.

III
Евсевий поцеловал меня, и я улыбнулась; Владимир поцеловал меня, и его дыхание было сладким, как запах фиалки. Когда целует меня Данизич,³ сердце мое замирает от наслаждения.

IV
Евсевий знает много старых песен; Владимир хорошо играет нагуслях. Я люблю песни и гусли, но только когда играет и поет Данизич.

V
Евсевий попросил своего крестного быть его сватом; Владимир завтра пошлет к отцу моему священника⁴. Но приди под окно мое, Данизич, — и я убегу с тобой.
ПРИМЕЧАНИЯ
¹ До замужества женщины могут получать подарки от кого угодно, и это не имеет значения. Нередко у девушки бывает пять или шесть поклонников, из которых она чуть ли не каждый день вытягивает подарки, не будучи обязанной давать им взамен что-либо, кроме надежд. Это продолжается некоторое время, после чего поклонник, которому оказывалось предпочтение, просит у нее разрешения умыкнуть ее, и она всегда сама указывает время и место похищения. Репутация девушки от этого ни в малейшей степени не страдает, и добрая половина морлакских браков заключается именно таким образом.

² Красная шапочка на голове женщины — признак девственности. Девушка, которая, согрешив, осмелилась бы публично появиться в красной шапочке, рискует тем, что священник может сорвать шапочку у нее с головы, после чего кто-либо из родственников обрезывает ей волосы в знак бесчестия.

³ Самая обычная манера приветствия. Встречаясь с мужчиной, которого она однажды уже видела, девушка целуется с ним. Когда вы просите гостеприимства у ворот чьего-нибудь дома, жена или старшая дочь хозяина принимает у вас уздечку и целует вас, как только вы спешились. Когда вас встречает таким образом девушка, это очень приятно. Но когда вас встречает замужняя женщина, это имеет свои отрицательные стороны. Надо вам знать, что, должно быть из чрезмерной скромности и в знак презрения к свету, замужняя женщина почти никогда не моет лицо; поэтому все они невыносимо грязны.

⁴ Очевидно, тоже для того, чтобы сватать ее.
КРАСАВИЦА ЕЛЕНА