Моя душа воплотилась в меня

1

Я не думаю, что всё началось для меня тогда, когда я родилась. Возможно, моя страдающая одинокая Душа неприкаянно блуждала в астральном безвременье с тайной надеждой отыскать себе тепленькое местечко на Земле. Но, то ли устав от тщетных попыток рождения – из-за успешных шагов медицины в области прерывания беременности на ранних сроках, то ли наконец осознав, что ей никогда-никогда не воплотиться в какое-нибудь любимое чадо американского миллиардера, закрыв глаза и с глубоким вздохом отчаяния, моя душа воплотилась в меня.

«Караул!- подумала я, оказавшись в густой горячей темноте, - И это называется жизнь?»

Но биологические процессы, начавшиеся почти мгновенно, заставили меня забыть обо всем и с восхищением следить за невероятным явлением - формированием и ростом человеческого организма.

Я находилась в состоянии полного безмятежного счастья, когда внезапно пространство вокруг меня стало сжиматься, заставив меня двигаться по темному узкому тоннелю в направлении появившегося яркого света.

И я, Анжела Вульф, закричав от ужаса «а-а-а!!!», осчастливила мир своим рождением.

Но мир напряженно вертелся вокруг своей оси и поворачивался к солнцу то одной своей стороной, то другой, и каждое утро звенел будильниками, радостно восклицая:

– Эй, люди, вставайте! Встречайте новый счастливый день!

И люди послушно вставали и тратили часы своей короткой жизни на решение проблем, которые они, по большей части, сами себе создавали.

"Веселенькое дело", – с грустью подумала я, обнаружив, что моего рождения никто на земле, кроме моих родителей, не воспринял всерьез, попросту говоря, это будоражащее мое воображение событие на фоне глобальных катаклизмов осталось незамеченным. Увы, в мировой прессе не появилось горячих репортажей с фотографией младенца в кружевных пеленках на руках уставшей, но счастливой матери и сенсационных заявлений не вполне трезвого, но счастливого отца о дарении своему отпрыску пусть небольшого, но очень обустроенного острова в океане. Нет, этого не случилось, хотя мои родители были вполне счастливы и передали мне во владение десяток пеленок, пусть и сшитых из старых простыней, но в отличном состоянии.

"Ладно. И на том спасибо. Надеюсь, я абсолютно здорова? Никаких патологий не наблюдается?" – и я активно зашевелила руками, ногами, головой.

Я осмотрелась по сторонам. Нужно было хотя бы понять: где я? когда я? кто я?

Ответы на эти вопросы меня абсолютно не утешили. Ни время, ни место рождения не вселяли особого оптимизма в мою и без того весьма и весьма скептически настроенную Душу.

– Может, давай умрем в младенчестве? – мрачно предложила она мне.

– Ну нет уж, я против такого хода событий! Давай останемся!

– А смысл? – удивилась Душа. – По-моему, ничего хорошего из этого не получится..

– Да ладно тебе, как-нибудь разберемся!

– И как же это мы будем разбираться?

Тут я решила проявить твердость характера:

– Ну, знаешь ли, разбираться придется тебе! Кто из нас двоих имеет бесценный опыт бессмертия?

– Ты не знаешь, о чем говоришь, девочка! И не надейся на великие и мудрые воплощения в прошлых жизнях. Я не думаю, что ты сильно обрадуешься, узнав, что в прошлой жизни ты была навозным жуком.

Душа с интересом посмотрела на меня, а потом, улыбнувшись, воскликнула:

– Боже мой, ну зачем же так бурно реагировать! Не забывай, что у тебя не так уж много чистых пеленок!

Но эгоизм, который видимо рождается раньше человека, не позволил мне воспринять это замечание, как естественную заботу обо мне:

– Это результат младенческих метеоризмов, а вовсе не реакция на твое сообщение, поскольку всё, что у тебя было до меня, – это твое личное дело. Я так и знала, что в этой жизни мне всё придется делать самой! А если ты вместо того, чтобы, как губка, впитывать в себя всю безграничную мудрость вселенной, предпочла провести свои воплощения в навозной куче, то, чувствую, от тебя в этой жизни особого толку не будет.

Видимо, я обидела Душу, потому что она замолчала на некоторое время, а потом изменившимся и, как мне показалось, даже страшным голосом изрекла:

– Первичен дух, материя вторична. Осознай это в полной мере, и тогда ты поймешь, что можно, а что нельзя. Для иных, чтобы в конце концов узнать истину, нужно оказаться в навозе.

– Да ладно! – пошла я на примирение. – Нам с тобой нет смысла ссориться. Мы должны жить в согласии и мире. Правда?

– Так и быть,- проворчала Душа,- придется здесь с тобой задержаться.

И Душа вздохнув, накрылась прозрачным крылом и, как мне показалось, заснула.

И в этот момент мне стало нескончаемо печально. Где-то высоко в небесах еле слышно зазвенели колокольчики и заиграла тихая флейта. Далекий, слегка охрипший, но всё же ласковый и вкрадчивый голос запел:
Я – твое счастье, я – твое горе.

И я буду с тобой всегда,

Пока тьма не разлучит нас...
Я подняла глаза вверх, пытаясь увидеть небо, но оказалось, что для только что родившегося человека это не так просто. А голос всё пел и пел:
Я буду с тобой всегда...
– Кто ты? Кто ты? – спросила я.

Но голос, не обращая на мои вопросы внимания, пел и пел одно и то же, как поцарапанная пластинка. Похоже, ему было всё равно, слышит его кто-нибудь или нет.
Пока тьма не разлучит нас...
Несмотря на чьи-то заверения никогда меня не покинуть, моя печаль и чувство одиночества становились всё сильнее и сильнее, и я закричала. Набирая полные легкие обжигающего, сухого воздуха, я кричала, дрожа, как испорченный миксер, кричала, синея и захлебываясь, пока чьи-то теплые и сильные руки не обхватили меня и не прижали к чему-то мягкому и ароматному.

А-ах! Вот оно – счастье! Ма-ма-а...
2

Песок в песочнице был влажный. Я сидела на корточках посередине песочного царства, и мои красные кожаные сандалии казались мне волшебными корабликами, плывущими неведомо куда по бушующему морю.

Песочница, сбитая из старых позеленевших досок, стояла в центре общего большого неухоженного двора трех пятиэтажных хрущевских домов по улице с громким названием "Победа".

Во дворе располагались три жизненно важных объекта: трансформаторная будка с надписью: "НЕ ВЛЕЗАЙ – УБЬЕТ!", огромная зловонная помойка и пункт приема стеклотары. В одном из домов под вывеской "ОГОНЕК" работало без выходных самое популярное в городе кафе, и запах начинки для беляшей привлекал во двор всех бездомных собак округи.

В пункт приема стеклотары почти всегда стояла небольшая очередь из суетливых старушек с молочной посудой и вялых понурых граждан мужского пола, неопределенного возраста с винными и водочными бутылками. Приемщица была невероятно зла и криклива. Ее голос, силе которого могли бы позавидовать мировые оперные дивы, поминутно оглашал двор: "А тару кто за тебя мыть будет? Пушкин?.. Ты чё, сначала в бутылку нассцал, а теперь сдавать принес?.. Всё, пункт не работает! Ящиков нету!" – и окошечко пункта наглухо закрывалось.

Очередь, немного постояв в ожидании улетевшего счастья, в конце концов расходилась, унося с собой тяжелые сумки с так и не принятой посудой, а во дворе на некоторое время становилось немного тише. Хотя, по правде сказать, общий уровень шума поддерживали и сами жители перенаселенных домов, которым никогда не жилось в мире, поскольку всегда найдется повод смешать ближнего с грязью.

Но меня этот шум никогда не раздражал и не отвлекал от тех игр, которые я сама себе придумывала. А чаще всего я сидела на бортике песочницы и наблюдала с большим интересом за тем, что происходит вокруг меня.

Вот голуби, толкая друг друга, собирают с асфальта рассыпанные кем-то семечки, а к ним, почти по-пластунски, подкрадывается кот; вот нечесаные, грязные, со сбитыми коленками мальчишки забрасывают камнями маленькую плешивую собачонку с перебитой лапой; вот горбатая старуха, что-то недовольно шамкая себе под нос, моет в луже непринятую бутылку, пытаясь отодрать грязными ногтями этикетку, но это не так просто – этикетка приклеена на совесть, и, отчаявшись добиться нужного результата, старуха вынимает изо рта вставную челюсть и соскабливает ею с бутылки остатки этикетки и клея.

Но чаще всего я прислушивалась к разговорам ангелов, которых в нашем дворовом пространстве было очень много. Они были прозрачны, как чистые стеклянные бутылки из-под молока, с длинными крыльями и большими веселыми глазами, их смех – звон далеких колокольчиков – не мог заглушить даже грохот огромной мусорной машины, приезжавшей к помойке по непредсказуемому графику – то два раза в день, а то раз в два дня. Ангелов было вокруг всегда много, они были настолько похожи друг на друга, что я никого из них не выделяла особо, к тому же они зачастую вели себя коллективно, не проявляя какой-либо индивидуальности. Вот, скажем, они столпились над головой одиноко сидящего на скамейке у подъезда старого еврея в замусоленной серой фетровой шляпе, видимо, что-то их огорчило, потому что они, захлопав крыльями, заворковали, как голуби: "Смерти нет, смерти нет, смерти нет..." – и из их веселых глаз покатились маленькие хрустальные слезки, от которых по всему двору так сладко заблагоухало ванилью.

– Видать в "Огоньке" торты пекут, – прокричала толстая Соня старику, остановившись возле скамейки с пустым помойным ведром.

– А-а? – старик поднял свои бесцветные слезящиеся глаза на Соню.

– Говорю, свадьба, наверно, завтра, – Соня махнула помойным ведром в сторону "Огонька".

– А-а?

– Тьфу ты! Глухня! Сидишь тут, как скула на заднице!

– А-а-а...

Назавтра действительно была свадьба... и похороны. Хоронили старого одинокого еврея. Фетровую, серую грязную шляпу ему положили в гроб.

А над гробом кружились ангелы: "Смерти нет, смерти нет, смерти нет..."
3

В эту пору моя Душа почти не говорила со мной. Она иногда появлялась в поле моего зрения, всегда почему-то с правой стороны, и, раскачиваясь, как в гамаке, на своих прозрачных крыльях, молча наблюдала за мной.

Я, хотя и отмечала факт ее присутствия, часто не обращала на нее внимания, и, похоже, ее это ничуть не огорчало. Лишь иногда Душа перелетала ко мне поближе и, ущипнув меня за бок, тихо говорила: "Глянь-ка!" Я смотрела в ту сторону, куда она мне указывала пальцем, но никогда ничего интересного не видела.

Она была немного странная, моя Душа.

Мы жили с ней как-то параллельно, и совсем не мешали друг другу.

Каждое утро мама приводила меня в детский сад, доставала из шкафчика сменную обувь и терпеливо ожидала, когда я самостоятельно переобую сандалии. Затем она целовала меня в лоб и со словами "Будь умницей" подводила к воспитательнице, которую звали Идея Степановна, и, каждый раз обещая скоро вернуться, исчезала до вечера.

Детский сад вызывал у меня чувство стойкого отвращения запахом манной каши и рыбьего жира, который всех детей без исключения заставляли пить по столовой ложке перед обедом, полагая, что этот бесценный продукт чудесным образом укрепит здоровье чахлых дошколят.

Моя Душа никогда не переступала порога этого здания, она провожала меня до крыльца, а потом улетала вверх, не говоря ни слова. Может быть, потому в детском саду я часто плакала от одиночества? Мои слезы приводили в бешенство Идею Степановну, и она, скривив рот, накрашенный помадой кровавого цвета, шипела: "Анжела! Замолчи сейчас же!"

Но иногда со мной происходили и приятные вещи. Это случалось обычно под Новый год и когда выпадал первый снег, а он иногда выпадал в октябре, – я каждый день просыпалась в ожидании чуда.

А чудо всегда приходило внезапно.

В тот день папа достал с нижней полки шкафа аккордеон! Откуда взялся этот инструмент в нашем доме, я не знаю. Аккордеон был небольшой, как назвал его папа – "четвертинка", но какой же красивый! Синего цвета, с перламутровыми вставками, с тремя регистрами, цветными кожаными мехами, с надписью на нерусском языке, короче, с ума сойти какая прелесть! Но самым большим чудом оказалось, что мой папа умеет на нем играть! Душа, конечно, тут же оказалась рядом, справа, натянулась, как струна, молитвенно сложила руки и замерла. И полилась музыка – невероятно красивая, печальная, щемящая.

Я закрыла глаза и слушала, слушала, слушала... Маленькая комната в моем воображении превратилась в теплое, бескрайнее, сверкающее небо. И я плыла по этому небу, как по морю, и волны печальной музыки накрывали меня с головой, и я задыхалась, но всё равно плыла, плыла и слушала, слушала...

Потом, всё закончилось. Папа стянул мехи, снял с плеча аккордеон и поставил его в шкаф на нижнюю полку. В комнате пахло ванилью. Я даже не стала поворачивать голову вправо, чтобы взглянуть на Душу, я и так знала, что на ее щеках застыли маленькие хрустальные слезки.
4

Я поняла, что люди не видят ангелов. Или не хотят видеть?

Нет. Просто не видят.

Это открытие меня потрясло. Я как-то попыталась говорить об ангелах с мамой, но она сердито посмотрела на меня своими зелеными глазами и строго сказала: "Не выдумывай! Ты всё равно пойдешь в сад".

Душа тут же подлетела и ущипнула меня за бок:

– Не глупи!

– О чем ты?

– О том! Ты хочешь стать такой как все? Тогда не говори мне, что ты не любишь рыбий жир, тогда не говори мне, что ты хочешь такие крылья как у меня, тогда не говори мне, что смерти нет!

– А что разве смерть есть?

– Как для кого, – Душа сердито повела плечом и накрыла голову прозрачным крылом, давая понять, что не желает больше со мной разговаривать на эту тему.

С этого момента я попыталась наблюдать за ангелами более внимательно, но отчего-то мои заинтересованные взгляды сердили ангелов, и я поняла, что ангелы не терпят пристального внимания к себе. Они чувствуют себя спокойно, когда никто не отвлекает их пустым любопытством, но, если кто-то действительно нуждается в помощи, ангелы с радостью помогают любому, а человек почти всегда уверен, что всего сумел добиться сам. Удивительно! Но это случается на каждом шагу!

Только что прошел слепой дождь, и небо разделилось на две части: темно-лиловую и серебристо-лазоревую. Воздух стал настолько чистым, что казалось, в легких лопаются тысячи лимонадных пузырьков, и оттого неудержимо хотелось прыгать, махать руками, кричать и громко смеяться.

Я подняла голову вверх и увидела, что перед открытым окном на втором этаже, как встревоженные птицы, летают ангелы. Я замерла.

В эту же секунду двор огласил жуткий женский крик:

– А-а-а! Помогите! Убивают!

И мужская брань:

– Убью, сука! Проститутка!

И в окно, стукнувшись о фрамугу, разбив вдребезги оконное стекло, вылетела массивная деревянная табуретка.

Не прошло и минуты, как во дворе собралась небольшая толпа зевак во главе с толстой Соней. Люди с нескрываемым интересом глядели вверх, в надежде не пропустить подробности "надвигающегося смертоубийства", а Соня, хлопая себя по толстым ляжкам, орала на весь двор:

– Люди добрые! Да что ж это делается? Опять Васька Катьку убивает!

В разбитое окно, как в "черную дыру", влетела стайка ангелов.

Там, наверху, больше никто не кричал, и это еще больше возбудило зевак.

Некоторые из них решительно побежали к подъезду, остальные, задрав голову, выкрикивали: "Милиция!" И вдруг – полное изумление! Из подъезда выходит Катя, с улыбкой на лице, в модном красном джерси.

Толстая Соня схватилась за сердце:

– Катюша! Ты куда, в милицию?

– Еще чего. В магазин!

Соня так и осталась стоять с открытым ртом, пока красное джерси не скрылось за углом дома.

– От же, падлы! – покачала Соня головой.

А в небе всё еще сверкала радуга...
5

Больше всего на свете я любила субботу. Папа, мама, я и мой младший брат в субботу ходили на обед к бабе Мане, к папиным родителям. В маленькой комнате двухкомнатной коммунальной квартиры, на первом этаже двухэтажного восьмиквартирного дома, жили мои баба Маня и дед Абрам.

Сосед по коммуналке, Андрейка, был жутким антисемитом, и, нужно сказать, это создавало моим родственникам-евреям определенные неудобства для проживания.

– Деда, а чего Андрейка такой злой?

– Ой, он – не злой, он – несчастный.

– А чего он несчастный?

– Он в тюрьме сидел долго.

– А долго – это сколько?

– 15 лет.

– Да-а, долго... А зачем его выпустили?

– Чтоб бедным евреям жизнь малиной не казалась.

– Деда, а ты бедный?

– Нет, что ты! Я – богатый!

– А где ты прячешь свое богатство?

– А зачем его прятать?! Вот оно! Золото мое! – и дед звонко смеялся и поднимал меня на руках высоко, к самому потолку.

На обед приходили папины сестры со своими мужьями и детьми – моими двоюродными братьями. Вся семья садилась за стол, накрытый клеенчатой белой скатертью, и баба Маня носила с кухни горячую еду: украинский красный борщ с чесночными пампушками, еврейский цимес и жаркое с бараниной, а потом, когда все уже опускали ложки в тарелки с борщом, она приносила холодные закуски: овощные салаты и форшмак. Детей, как правило, кормили на кухне и за стол, где обедают и разговаривают взрослые, не пускали. Меня, к примеру, это нисколько не огорчало, мне всегда разговоры взрослых казались неинтересными и скучными. Я была на три года старше своих братьев, поэтому они редко приставали ко мне со своими играми и я была предоставлена сама себе. Я выходила во двор, такой маленький, чистый, зеленый, с огромной круглой клумбой, садилась на деревянную лавку возле сарая и болтала со своей Душой.

– Скажи, а на небе холодно?

– Как кому. Кому-то холодно, кому-то жарко.

– А тебе как?

– Мне – нормально.

– А там лучше, чем здесь?

– Лучше!

– А зачем ты тогда сюда прилетаешь?

Душа хмыкнула:

– На тебя посмотреть!

– Нет, ну правда!

– Да уж правдивее не бывает. Оставь тут тебя без присмотра, так непонятно, что из тебя вырастет.

– Думаешь, я стану плохая?

– Может, и не плохая, но уж точно не такая, как надо.

– А как надо?

– Надо так, чтобы ты смогла научиться любить.

– Любить? А разве я не умею?

– Пока нет.

– Странно… а мне кажется, что я люблю … маму, папу, деда, тебя…

Душа улыбнулась:

– Конечно любишь! Но любовь – это нечто большее, чем простое чувство. Надеюсь, что ты это сможешь когда-нибудь понять…

– А когда я смогу это понять?

– Этого я пока не знаю.
6

Лето было в самом разгаре, и мама сказала, что мне скоро семь лет и осенью я пойду в школу. Это сообщение оставило меня равнодушной. Я уже догадывалась, что школа – это нечто вроде детского сада, а возможно, еще и хуже. Однако уже в этом возрасте я хорошо понимала, что такое неизбежность, и принимала неизбежные события без особого душевного протеста. К тому же во мне прижилось такое порой полезное качество, как умение жить сегодняшним днем. Насчет полезности этого качества со мной явно захотят поспорить мечтатели и прожектеры, но я даже и не собираюсь вступать в дискуссии по этому поводу – умение мечтать и строить планы не менее полезное качество, и с этим спорить глупо.

Я не жила в ожидании дня рождения, мечтая о каких-то чудесных подарках, как большинство детей моего возраста, и даже почему-то мне не хотелось, чтобы этот день наступил. Моя Душа в эти дни появлялась редко, а когда появлялась, была уставшей и раздражительной, поэтому я предпочитала не донимать ее вопросами, чтобы поменьше слышать ее скрипучий недовольный голос. Появляясь, она, как обычно, располагалась справа и начинала молча раскачиваться на своих крыльях, глядя вверх или вовсе закрыв глаза. Но однажды она со мной заговорила сама:

– Ты знаешь, что тебе скоро семь лет?

– Да.

– Ты уже совсем большая.

– Ты хочешь мне рассказать про школу?

– Нет. Это не главное.

– Да? Тогда что же?

– Ты скоро станешь жить по-другому.

– Это как?

– Ну, например, ты больше не будешь видеть ангелов.

– Почему?

– Так случается всегда, Анжела.

– Я не понимаю.

Душа подошла близко-близко и обняла меня своими крыльями.

– А тебе не нужно этого понимать. Ты просто знай об этом.

– Хорошо. Только мне очень жаль.

– Я понимаю.

– Скажи, и что, я их больше никогда не увижу, до самой смерти?

– Ну, во-первых, смерти нет, а во-вторых, может, ты их и увидишь когда-нибудь, потом...

– Когда потом?

– Я не знаю когда. Может быть никогда, а может скоро...

– А от чего это зависит?

– Я не знаю.

– Понятно.

– Это хорошо, что тебе понятно, хотя, на самом деле, это не может быть тебе понятно.

– Да.

Душа посмотрела вверх и покачалась на крыльях.

– Это еще не всё.

Я испугалась:

– Что еще?

– Да, не пугайся ты так! Ничего страшного. Просто ты больше не будешь видеть меня.

Я заплакала.

– У-у-у! Ну, давай мы тут будем разводить сырость по пустякам! – и Душа своим мягким крылом вытерла мне слезы. – Это просто никуда не годится!

– Я сама не знаю, отчего я вдруг заплакала-а-а!..

– Так! Если не знаешь, то и плакать нечего.

– Я тебя тоже когда-нибудь смогу увидеть, как ангелов?

– Нет, меня ты уже не сможешь увидеть, но зато ты ВСЕГДА СМОЖЕШЬ ЧУВСТВОВАТЬ меня.

– Как это?

– Скоро поймешь. И вообще, видеть – это совсем не главное. Главное – чувствовать. Кто чувствует – тот видит. Чем сильнее чувствуешь – тем лучше видишь.

– А небо я буду видеть?

– Небо? Ну конечно! Поднимешь голову и увидишь небо. Хотя, я тебе точно скажу, большинству людей абсолютно всё равно – есть у них над головой небо или нет.

Я перестала всхлипывать и задумалась.

– Знаешь, – сказала я, – а если я тебя буду, как ты говоришь, чувствовать, то как же мы с тобой будем разговаривать?

– А зачем нам с тобой разговаривать? В словах толку мало. Болтовня – удел глупых!