Рассказы и небольшие пьесы, вошедшие в эту книгу, касаются разнообразных сторон нашей жизни

Картина третья
Снова домоуправление. У п р а в д о м а м и на своем месте. Входит Ж и л е ц.
Ж и л е ц. Здра...

У п р а в д о м а м и. А, почет... Ну, принесли от них справку?

Ж и л е ц. Принес. То есть нет. В общем, они тоже просят от вас...

У п р а в д о м а м и. А мы дадим. Только сперва пусть — они...

Ж и л е ц. А они говорят: «Сперва пусть они...»

У п р а в д о м а м и. В каком же это смысле?

Ж и л е ц (повторяет реплику Заведующей, боясь сбиться). «Принесите, говорят, справку, что вам нужна справка о том, что нам нужна справка о том, где вы живете»... Вот!

У п р а в д о м а м и. Что — вот?

Ж и л е ц. Дадите?

У п р а в д о м а м и. Что дадите? Что вы у нас жи­вете? Так я же еще тогда сказал: принесите нам справ­ку, что вам нужна справка...

Ж и л е ц. Э, нет, теперь я — о другой справке: что вам нужна справка, что им нужна справка, что мне нужна справка, что им нужна справка, что нам нуж­на справка... Простите, я немного запутался...

У п р а в д о м а м и. Вот именно. Но мы — не какие-нибудь бездушные сухари. Вы только принесите от них справку, что им нужна справка, что нам нужна справка, что вам нужна справка, что им нужна справка... Ой, что-то и я не так говорю. Значит, давайте сначала. (Ты­кает пальцем себе в грудь и в грудь Жильца, как дети, произнося «считалку».) Нам нужна справка, что им нужна справка, что нам нужна справка, что вам нуж­на справка... Куда же он делся?
В середине последней реплики Жилец ушел, шатаясь.
Картина четвертая
Снова кабинет Заведующей. Она сидит за столом. Подле нее стоит М и л и ц и о н е р.
З а в е д у ю щ а я. Он сейчас явится, товарищ стар­шина. Сами увидите: просто хулиган. Дразнится, что будто бы мы — бюрократы... Сам бормочет насчет ка­ких-то там справок, а сам подмигивает... Вот он, вот он идет! Вы послушайте только!..
Входит Ж и л е ц. У него тик: он дергается и мигает.
Ж и л е ц. Здравствуйте...

З а в е д у ю щ а я (угрожающе). Здравствуйте, здрав­ствуйте!.. Вы — опять?

Ж и л е ц. Я не — опять, я — еще...

З а в е д у ю щ а я. А что вам нужно?

Ж и л е ц. Как же, я вам сколько раз говорил: мне нужна справка, что вам нужна справка, что им нужна справка, что вам нужна справка, что им нужна справка,что мне нужна справка, что вам нужна справка, что им нужна справка...

М и л и ц и о н е р (берет за плечо Жильца). Пройдем­те, гражданин!

Ж и л е ц. Куда? Разве теперь справки не здесь надо просить?

З а в е д у ю щ а я. Видите, видите, как он хулиган­ничает?.. Жалко, больше пятнадцати суток вы не мо­жете ему дать...

М и л и ц и о н е р (выводит Жильца). Давайте, давай­те, гражданин. Вроде вы сами трезвый, и пожилой, и во­обще — приличный человек. К чему нам это безобра­зие?.. Ну, вот и ступайте себе домой...
Уходят оба.
З а в е д у ю щ а я. Кого только не приходится тер­петь на работе!
Картина пятая
У п р а в д о м а м и у себя за столом. Рядом стоит В р а ч в бе­лом халате с чемоданчиком в руках.
В р а ч. Ну, и в чем это у него выражается?

У п р а в д о м а м и. Очевидно, уже — навязчивый бред. Все время бубнит про какие-то там справки... Да вот он и сам, зайдите мне за спину. Вы сейчас убеди­тесь...
Входит Ж и л е ц. Он явно помешался: смеется, ловит свой па­лец, дергается и т. д.
У п р а в д о м а м и (Жильцу). С чем пожаловали?

Ж и л е ц (с тихим смехом). Справки мне нужны... разные... Для начала мне нужна справка, что мне нуж­на справка, что вам нужна справка, что им нужна справ­ка, что всем нужна справка, что справка есть справка, что все где-то проживают и справки наживают... Хо-хо!.. Белое, розовое, голубое!.. Крутится, вертится шар го­лубой, крутится, вертится над головой., а справки не имеет. Как тут быть?
Управдомами подмигнул Врачу. Тот вышел вперед.
В р а ч. Спокойней, дружочек, спокойней... Дайте руку. Вот так. Пойдемте со мню... там у нас — много-много справок...

Ж и л е ц. И мне дадут?

У п р а в д о м а м и. И тебе, и тебе! Всем хватит!

Ж и л е ц. А почему ты мне не давал?

У п р а в д о м а м и. Смотрите, псих-псих, а разби­рается...

В р а ч. Знаете что? Пойдемте и вы с нами! (Берет под руку Управдомами.)

У п р а в д о м а м и. А меня... меня — за что?

Ж и л е ц (ясным голосом). А не будь бюрократом! Это тоже — психическое заболевание.

В р а ч. И всем испытывающим симптомы этой бо­лезни советуем подумать над данным положением.

У п р а в д о м а м и (разумным голосом), И постарать­ся выздороветь!
Занавес

ПОЧКИ
Почки в ботаническом смысле, а не — в анатоми­ческом. Не внутренности живых существ, а наружные обещания листка или цветочка, новой ветви или грозди... Читатель и сам мог бы это сообразить! — как сказал некогда Козьма Прутков.

Да, записи данного раздела столь кратки, что иначе чем почками их не назовешь. Однако при всей своей лаконичности каждая строка здесь сообщает нечто читателям. Перед вами собрание, со­здававшееся автором более сорока пяти лет. Это — кунсткамера юмора, коллекция афоризмов и характеристик, реплики и тексты. Впрочем, читатель и сам разберет, что — что…
Он говорит про себя самого:

— Отдельные товарищи проголодались уже. Инте­ресно, что с обедом?
Она почти сознательно довела себя до уровня идиот­ки, считая, что быть умной или, не дай бог, образован­ной — неженственно.
— На сегодняшний день, товарищи, мы еще имеем все-таки разницу между зимой и весною!
Человек со странными усами. Усы похожи на щет­ку, купленную в магазине хозяйственных новинок: точ­но неизвестно, что именно чистится такой странною щеткой?..
Приключенческую картину снимали в открытом мо­ре на парусном судне. Начался шторм, и в панике ак­тер, игравший старого морского волка, кричал:

— Товарищи, да что же это?! Я хочу умереть раз­гримированным!..
А вот — противоположный характер:

На Северном море актер, участник киноэкспедиции, отправился в плавание на небольшом баркасе с двумя гребцами. Море разыгралось. И, опасливо посматривая на волны, которые уже перекатывались через палубу баркаса, артист спросил большого и сильного помора, мощно гребущего против волн:

— А что... можем мы потонуть?

— Слободная вещь! — бодро ответил гребец.
Вышел к гостям зевая, с лицом, тисненным как лин­круст,— от складок подушки.
Заняв место начальника, первым долгом заказал себе письменный прибор из пегого камня с бронзовым орлом, как на нарзанных бутылках.
— Не советую вам пользоваться паромом: на этих паромах — ну буквально никаких удобств...
О корыстолюбивом враче:

— Гомеопат, гомеопат, а деньги загребает аллопатою!..<sup>1

-------------------------------------

1</sup> Аллопатия — направление в медицине, противоположное гомеопатии.
Человек с лицом сладко задумавшейся гири.
— Вчера, понимаете ли, слушал по радио п о ш л е й ш у ю хорошую музыку. Часа три кряду переда­вали. Оторваться нельзя было!..
— Как это противно, когда к женщине испытывают одно только грубое платоническое чувство!..
— Скажите, пожалуйста, где здесь выход?

— Вот же написано, гражданка: «Выход».

— Пожалуйста, не острите! Мы слишком мало зна­комы!
— Ой, знаете, девочки, я с Клавой больше ни за что в кино не пойду: она, как в картине интересное место, все время меня щиплет.
— А женился ты на ней зачем, раз она тебе не нра­вится?

— Понимаешь, уж очень много у нее посуды...
Такие густые брови, что издали кажется, будто это — усы. Зверски выпученные глаза. А голубенький галстук заколот булавкой с изображением кошечки при банти­ке и выдает наивное, но почти безнадежное желание нравиться людям...
Он смеется так много, что устает от смеха и тогда на смешное отвечает тем, что морщит нос и раздувает одну ноздрю.
— Почему, когда у мамы выходной, она — дома, а когда у няни выходной, ее никогда нету?..

Человек в ночной рубашке гордо глядит из окна мягкого вагона на перрон железнодорожной станции. Видно, он очень высоко о себе понимает.
Она была настолько решительна в своем стремлении быть красивой, что внушала уже не восхищение, а — страх...
— Нет, знаете, территориально я живу с Васей, а фактически — с Петей.
Память у старика превосходная. Болтливость — обычная в этом возрасте. А ничего интересного за все шестьдесят пять лет в его жизни не было. Все его рас­сказы — чистый мусор. А он все рассказывает, расска­зывает, рассказывает...
Это был наивный негодяй. Он возмущался — имен­но возмущался, если узнавал, что где-то поступили по справедливости.
Этот негодяй полагает, что только он один имеет право лукавить, обманывать, красть и вообще пользо­ваться чужим добром. От человечества в целом он тре­бует строгого выполнения законов морали, этики, при­личия и всего прочего. Когда узнает о нарушениях та­ких норм, рычит от злости и говорит:

— Ну?!.. Разве с ними можно — иначе?!

(То есть быть честным.)
— «Ночева-ала тучка золотая на груди утеса-вели-ка-а-ана...»

— Кто, кто ночевала?

— Тучка... А что?

— Фу... Я думала, какая-нибудь из знакомых…
Она придумала себе походку в ранней юности. Уже в тридцать лет эта походка была неуместно кокетлива и развязна. А в пятьдесят что будет?..
Он — оригинал, только — пока на него глядят.
Очень приличный молодой человек. Собирает кол­лекцию носков.
У человека — ничтожный нос, но ковыряет он его часами. Что-то мистическое!
— Не понимаю, зачем она ему сказала, что я — ду­ра. Будто человек сам не разберет!..
Общественное его положение: брат тенора.
У нее глаза самолюбивой коровы.
Цыганка пела, открывши рот и наклонив голову на­бок. Лицо — печальное. Ни дать ни взять — у зубного врача сидит.
Уныло, утомительно, назойливо вежливый человек.
Красивая девушка себя самое рассматривает как очень дорогой подарок будущему мужу. Такой дорогой, что и дарить, в сущности, некому: достойного не видно... И от этого — на лице грусть...
— Знаешь, тетя, уж я не люблю уж этот градусник...

— Почему, деточка?

— Всегда я от этого градусника только болею... Как поставишь, сейчас — эта, как ее? — температурка...
— Никогда не заведу себе собаку,

— Почему, Анна Николаевна?

— Собака — это тот же человек.

— Почему?

— Она жрет, как лошадь!
Очень большим ростом наградила его судьба. Он да­же стеснялся говорить «у меня под ложечкой», а говорил застенчиво: «Вот тут, под ложкой, знаете...».
А в молодости профессия у нее была такая: она ис­полняла в цирке роль жены всех артистов, которым, по случаю смертельного риска при выступлении, надо было на публике прощаться с женою перед полетом, вхожде­нием в клетку, поднятием автомобиля и прочими по­двигами. И она очень убедительно прощалась. Плакать не плакала, но трагически играла бровями, поворачива­лась, чтобы было видно со всех мест, вздыхала...
Прохожий услышал голос из полуподвального этажа и остановился, чтобы подслушать. Оказалось радио. Тогда прохожий огляделся и пошел дальше...
Девушка в платье с узким вырезом на спине. Вы­рез — совсем как в арбузе...
Ее мечта: обставить комнату современной мебелью из металлических труб — во вкусе бор-машины.
Парень вдруг запел: «...Выйди, милая моя!» А голос у него был такой, что сделалось ясно: если милая вый­дет, он ей немедленно проломит голову.
Акварели на стене, посильно изображающие элегант­ную и высокую блондинку, рассказывали, что думает о себе толстенькая и коротенькая хозяйка комнаты, ко­торая намазала эти картинки.
Художник не учился систематически своему искус­ству. И, желая скрыть это, добавляет от себя на лице рисуемого им человека еще несколько мускулов, каких в природе не существует.
Певица пока пела, так хлопотала обеими руками, что очень хотелось увидеть ее в положении Венеры Милосской.
— После менингита человек либо умирает, либо остается идиотом. Я это точно знаю: у меня у самого был менингит.
Он вел себя как душа общества на похоронах: сдер­жанно, но с сознанием того, что привлекает к себе об­щее внимание.
— У меня жена — типа «Ксантиппа».
Раздобревшая супруга обеспеченного товарища. Про­изводит такое впечатление: самовар в панбархате.
У него — узкоЦЫпленочная шейка и плечики.
— Кого это хоронят, сынок?

— Милиционера, бабушка.

— Царство ему небесное!.. Отсвистался, голубчик!..
Когда он попытался ее обнять, девушка сказала оби­женным тоном:

— Вот уж я не н а д е я л а с ь, что вы будете себя так вести!..
— Ну вот, на душе у меня полегче стало...

— Поела ты, что ли?

— Нет. Отругала я его, как хотелось... Фффу...
— Товарищи! Я лично — ампутант правой ноги.
На эстраде «фельетонистка», произнося патетически-сатирический монолог, грозно обращалась к зрите­лям:

— Граждане! Имейте же стыд и срам!..
Размеры таза не позволяли ей делать вид, что она — стремительно-изящная. Приходилось притворяться ум­ной, чуткой и даже душевно глубокой. Такая одухотво­ренность, и всё из-за таза!
Калорийная красавица!
— Он же форменный неврастеник!

— Ах, боже мой!.. А кто у нас теперь ВРАСТЕНИК?!
Только одну букву «у» пропустила она в своей над­писи на фотографии; и эта отсутствующая буква пол­ностью определила характер написавшей. Судите сами:

«Валерию от тоскющей Капы».
— Моей маме шестьдесят семь лет, а она сломала ногу... Ну, скажи: МНЕ это нужно?!
Строгий милиционер у входа в клуб повторял парню, который очень хотел пройти:

— Я сказал — н е п у с т ю! — значит, не пустю!
У нее своя арифметика идиотки:

— Если мне за шкаф дают п я т н а д ц а т ь рублей, а ко мне приехала моя тетя, которой я не видела два­д ц а т ь лет, так ясно, что я шкаф не продам, а отдам тете!..

И правда: двадцать ведь больше пятнадцати...
В загсе разъяренный матрос стучит кулаком по сто­лу, за которым сидит сотрудница, регистрирующая бра­ки, и кричит:

— Как вы могли меня с нею записать, когда вы ви­дели, что я был выпивши?!
Читали вслух длинную резолюцию, которую надо было утвердить. Это были двадцать пять страниц обыч­ной бюрократической болтовни. Дочитали. Председа­тельствующий спросил:

— Кто хочет высказаться?

И молодая длинноносая бюрократка в очках почти простонала в истоме, оценивая резолюцию:

— Хорошооо...
О подхалиме говорят иногда:

— Он-то? Пришей-пристебай при директоре — вот он кто.
— Ну, хорошо, она-то — знатный человек. Женщина выдающаяся. А муж у нее чем занимается?

— А ничем. Так — п р и ж е н е р... При своей жене есть.
— Что это собачка у вас такая худая, товарищ сторож?

— А!.. Если этой собачке создать условия, она, бе­зусловно, перестанет сторожить.
— Знаете, доктор, и сердце у меня болит, и сюда вот отдает — в крыльца на спине, и печень скучает, и под ложечкой сосет, и поясница ноет, и в животе что-то вроде щелкает, а главное — с а м а я с е б я п л о ­х о ч у в с т в у ю...
Аргумент в споре у дамы:

— К сожалению, я этого не знаю, но я вас уверяю!..
Запас вежливых слов у него был столь ограничен, что, когда ему захотелось быть учтивым в вагоне, он постучал в соседнее купе и сладким голосом спросил:

— К с о ж а л е н и ю, у вас нет чайничка?..
Хитрый «стрелок», просящий подаяния в вагоне при­городного поезда, останавливается у дверей и сиплым басом возглашает:

— Граждане! У женщин не прошу: женщины меня не поймут. Прошу исключительно у мужчин. Почему?
Не на хлеб прошу, а на сто грамм!..

Общий смех. Собрав благостыню, «стрелок» встря­хивает кепку с полученными деньгами и, уходя, изре­кает:

— Спасибо, однополчане!..

Сперва я постриглась по моде, а потом опять отпустила волосы в длину...
— Там можно было бы украсть пару сапог... Но я не украл... И потом меня из-за этого так совесть му­чила!..
— Мой муж — хороший... его все любят... Только я его не люблю…
На даче, где живет литературный критик, висит дощечка: «Злая собака». А пониже карандашом припи­сано: «и беспринципная».
Чувство языка у народа: в селе, вокруг которого рас­положены дачи, старик сказал:

— Дачники наши начинают съезжаться. Коки-то Наки уже приехали.

Неподалеку была дача известного летчика Кокинаки...
В психиатрической лечебнице — какое-то собрание. Посетитель идет по коридору и слышит фразу из речи очередного оратора на этом собрании:

— И прав был товарищ из буйного отделения, когда он отмечал...
Недоверчивый и малообразованный начальник ре­шил проверить: не обманывает ли его агент по снабже­нию, говоря, что в каждой закупленной им пачке фото­бумаги — сто листов. Начальник при полном освещении распечатал и пересчитал бумагу. Количество бумаги вполне соответствовало указаниям на обертке. Но по­сле этой операции «засвеченная» бумага уже никуда не годилась...

Начальник был крайне удивлен и даже обижен.
У ребенка закатился мячик под кровать. Он просит достать его. Мать говорит; достань сам. Ребенок полез было, но отшатнулся.

— Ну, что же ты?

— Ой, там под кроватью уже п о з д н о!..
— Если мне не создадут условия для работы, я уй­ду к чертовой матери по собственному желанию!..
— Твое дело — попасть под трамвай. А у меня в ско­рой помощи знакомство есть!
Его лозунг был:

— Дерзай осторожно!
Зубной врач сказал о бабе-яге:

— Ну, такая типичная ведьма... Непротезированный рот и глаза как при базеде...
Бывают статьи под рубрикой «в порядке дискус­сии». А этот автор писал так, что над его сочинениями можно было бы поставить заголовок: В порядке зависти.
Прическа у юноши такая, что ее хочется назвать «Вихри враждебные веют над нами!».
С презрением относился ко всему, что не касалось быта. Называл это «ф и н т и с т и к о й», имея в виду слово «фантастика».
В деревне всю ночь выступал собачий ансамбль воя и грызни.
— Я — не кто попало, если хотите знать. Я сам — инвалид третьей группы! Будьте любезны!
Кто бы и что ни делал и ни говорил, где бы ни собирались люди, он подходит, расталкивая всех, и спрашивает бесцеремонно :

— Чёщетут? (Чего еще тут?)
Хвастун. О чем бы ни рассказывал, кончается всег­да так:

— Тогда позвали меня и спрашивают; как быть?! Я говорю: так, так и так!
— Если бы она шилохвостила, я бы ее убил!
Очеркистка-у м и л е н к а. О чем бы ни писала, всё ее умиляет
Оратор на собрании 8 Марта говорил:

— Товарищи, женский праздник номер восемь мы справляем потому...
Вздохнул и сказал:

— У нее — туркибулез...
Он думал, что вежливо — это значит многословно.
Собака загрызла кота-селадона. Пожилая хозяйка кота предалась культу покойника
Собака скулила, как гавайская гитара, и хозяйка ее гордилась этим изыском своей сучки.
— Позвать мне шоферей!
От гурии до фурии один шаг.
Нормальный состав редколлегии в журнале: лебедь, рак да щука.
В городе К. в моде был такой фасон дамских платьев, чтобы он обрисовывал и даже выпячивал диафрагму. Если диафрагма не выдавалась у данной женщины са­ма по себе, платье помогало ее создать.
Диктор по радио:

— Сейчас артист исполнит народную песнь «Я на кумушке сижу»...
— На третье в доме отдыха давали плюнь-пудинг...
Он пел обличительные куплеты. Главная мишень женщины, которые красят волосы:

Ах, понимаю, понимаю,

В мозгах у вас переворот!

Нашли немного стрептоцида

И перекиси водород!
Из письма ребенка:

«Пап, призжай ко мне!» (приезжай).

— Я утрясать этот вопрос не буду,

— Нет, утрясешь как миленький.

— Не утрясу.

— Утрясешь, утрясешь, утрясешь!

— Не утря...

— А я говорю: ут-ря-сешь! Ясно тебе?
На ней платье медного цвета с черным горошком. Впечатление — будто одета она в металлические отхо­ды.
Стиляга стал рано лысеть. И за это озлобился на весь мир.
Актерское амплуа: мужское инженю.
Когда у него было хорошее настроение, он громко пел похоронный марш Шопена в темпе, еще более за­медленном, чем указано у автора.
— Папа, Кожедуб — скокажды герой? (То есть сколько раз.)
Лектор:

— Передвижение себя самим собою мы называем ходьбой.
«Просьба после себя не оставлять мокрость пола и не брызготь».
Плакат: «Сегодня начинается кампания по охвачиванию членством Красного Креста и Полумесяца».
Строгая девица с неподвижным и белым носом по­койника.
— Она — немолодая, но в ы х у х о л е н н а я жен­щина.
На ней — изъящичное платье...
Пьяный голос на вечеринке:

— Жена моя пропалая, иди сюда скорей!
Купальные трусы на 18 пуговиц — как баян.
Ребенок — лысому человеку:

— Дядечка, у тебя не голова, а м у х о д р о м.
— А он — лау, понимаете ли, реат по эконо, пони­маете ли, мическим вопросам...
— Актерское амплуа: социальная зануда.
Платье с узором «грибы-ягоды» очень ее украшало.
Стриженая старуха в очках, похожая на скопца, го­ворила, однако, хриплым басом:

— Ничего у нас с вами не получится. В этом туфле ие к чему прицепиться.

Она была сапожником и ощущала себя мужчиной.
Окрестное население называет дом отдыха «отдыха­ющий дом». А его обитателей—«отдыханцы».
Народное:

— Крепко Ванька печку склал: аж дым с трубы нейдет.
Учительницу, которая обожает читать нотации, дети вместо Натальи называли «Нотация Николаевна».
Чему вас учили в детском саду?

Наш ущили не боятьша кошек.
Ребенок говорит с завистью своему сверстнику: — Уй, богатый ты какой... прямо каспиталист!
— Мама, слышишь? — кот кипит, как самовар.
— Я являюсь автором романа «Баранина» о пробле­мах мяса и шерсти.

Его сочинения напоминали плов: нарочито восточ­ный стиль, жирные поучения и сухожилия высушен­ных мыслишек.
Молодой человек с лицом, осатаневшим от гордости по тому случаю, что он считает себя красивым.
Оратор на юбилее говорил загадочно и значительно, как гадалка.
— Честь нашего рыёна требует того, товарищи!
Зверски курносое лицо!
Ребенок, потерявший ключ к заводной игрушке, весь вечер повторял:

— Где хлюч1
Мерцающая улыбка «а я что-то знаю!» обычно оза­ряет лицо блудницы и лицо идиота...
Бытовая повесть «Суровые портянки».
Это был уже не шнур-пудель, а «колтун-пудель».
Горевать она горевала, но не забывала при том, что она — хорошенькая.
— В моей жизни были одни только горя и испуги.
Театр санитарии и гигиены.
— У них несимпатичная очень у п р а в ш а д е ­ л а м и.
Девица с претензиями говорила:

— Нет, вы знаете, я изо всех театров больше всего люблю ресторан.
— И наша с ней совместная жизнь дала трещину.
У нее серьги, как изразцы для печки.
Коловоротное сопрано.
Туфли фасона «кукиш»: большой палец наружу.
Зубной врач сочинил для себя вывеску:

ВСТАВЛЕНИЕ И ВЫДЕРГИВАНИЕ ЗУБОВ.
— Всё это, знаете ли, энтриги против меня!
Кошка-самоснабженка.
Сотрудница поликлиники, которой никогда нет на месте, получила такое прозвище: тетка-невидимка.
От застенчивости ее в гостях буквально корчило.
В техникуме нарпита: доцент кафедры холодных за­кусок.
«Товарищ директор, прошу дать мне о т г у л за вос­кресенье».
— У нее платье в клеточку, сшито в елочку.
— У нас в Ливнах в старое время купец трех жен насмерть защекотал.
Тут все внештатники и безлюдники. (В смысле без­людного фонда.)
Кокетка с круговым обстрелом: всех желает обольстить. Всех!
— Был хороший человек, а потом опрохвостился!
Девочка пишет домой из пионерлагеря: «Дорогая ма­мочка, нас всех вчера вешали, сегодня будут сни­мать».
Очень вдумчивый идиот: внимательно выслушает, расспросит подробно, подумает как следует... А потом ляпнет полную глупость.

У нее на голове шляпа, опушенная мехом; это вы­глядит как лапоть камчадала.
Впечатления балерины:

— Нам за границей давали кофе прямо у койку!
— Райпсих нашего района.
— У них такая комфортомебельная обстановка!.,
На шее у нее ожерелье из фаянсовых деталей элект­ропроводки.
— Она служит на х л е б о ш е с т о м заводе.
В зоопарке:

— Девушка, как тут пройти к бегемоту?

— Напрасно идете, бегемот бюллетенит.
Ел желе вилкой.
— Дааа... Ну, Царь-девица, конечно, увидела, что Иван-царевич разрублен на куски. Сейчас же она ему оказала первую помощь: спрыснула живой водой с пе­нициллином. Иван-царевич ожил, вынес Царь-девице благодарность и опять возгласил: «А ну, все на борьбу с Кощеем!»

И тогда он им устроил банкет в ш а л м а н е.
Оратор:

— Это должно стать на несколько иные ноги!
Киностудия «ДиЭтфильм».
— Чем болел мальчик?

— Корью болел, коклюшем, за «Спартак» два года болел, потом перешел на за «Динамо». И еще скарла­тиной.
Поет:

— Как в Сибири глухой захамерзахал ямщик