Рассказы и небольшие пьесы, вошедшие в эту книгу, касаются разнообразных сторон нашей жизни

...
Поет:

—То мать базюкает ребенка...
Я читала сочинение Толстого «Поликлинушка».
— Нашим маникюршам промфинплан выдан в пальцах — что-то около пяти тысяч пальцев на квар­тал.
Театр кинохроники в городе называли так: «Дела давно минувших дней».
Все равно я его на себе н а ж е н ю!
Оля сидела, н е н а х о д я себе м е с т а...
— Видела я Васю во сне... будто молодой, краси­вый... но — лысый!..
Он носил заграничные очки с оправой, отделанной блестками наподобие елочных украшений.
Поет самодовольно:

Люблю я и шатенок За их волос оттенок!
— Если взять весь земляной шар...
Он поет:

— Эх ты, Вулга, родимая Вулга!..
— Если вы так считаете про искусство, то мне ясно: вы — формалистка!

— Нет, я содержанка!
— Я люблю женщин с опухлостями.
Современный случай.

Теща за рулем везет зятя и дочь. Из мести разбила всех (и себя).
Театр кинохроники в городе называли так: «Дела давно минувших дней».
— Мама, я пойду купаться на речку.

— Иди. Но имей в виду: если утонешь, домой лучше не возвращайся!
— Сколько лет вашей жене?

— 1898.

— Такая старая?!
Сентиментальный писатель. О нем говорят, что в своих произведениях он «разводит сопли». Краткое на­звание ему: сопельмейстер.
Он посмотрел на это дело глазами коровы.
Она одевалась в ткани, по узорам и фактуре при­годные только для мебели.
— Моя жена привыкла быть блондинкой: она уже скоро семьдесят лет как блондинка.

Он был организатор типа «камень на шее».
Каждый человек обладает внешностью, которая луч­ше всего выражается в определенном возрасте. Суще­ствуют люди-юноши (и соответственно — девушки); лю­ди-младенцы; отроки; подростки; зрелые особи; пожи­лые; старики... Иной раз глядишь на юношу и думаешь: это уже старик.

И наоборот...
— Безобразие у нас в газетах, ей-богу! Неужели нельзя установить раз навсегда что-нибудь одно и не называть один и тот же город сегодня — Будапешт, а завтра — Бухарест?!
. Точка зрения старого провизора:

— Правду надо хранить по списку «A» (venena)' и выдавать только в растворах (dilutum).

-------------------

'Яды (лат.).
Актер — герой по амплуа и гомосексуалист в действительности — всю жизнь играет великих любовни­ков: Ромео, Фердинанда, Гамлета, Эгмонта, Отелло и т. д. Играет с омерзением.
Очень некрасивый, косой, со злым лицом, старый, но, обладая силой воли и хорошим воспитанием, произ­водит впечатление вполне пристойного и даже миловид­ного человека. Почти чудо!
Научно-исследовательский институт: ГНИИДА — Государственный научно-исследовательский институт домостроительного асбеста.
У меня последний шанс остаться «современным» — это признать, что я несовременен.
Он был так честолюбив, что носил на своей груди ме­даль, полученную его фокстерьером на собачьей вы­ставке.
Мальчик думал: ветеринар лечит собак; значит, он и сам должен быть собакой, а пришел ветеринар-чело­век. Ребенок разочаровался.
Дряхленький, лысенький, худенький, скособочен­ный, морщинистый, беззубый... Ну, просто обмылок человека.
Она была столь болтлива, что вряд ли «уложилась» бы со своими рассказами в 1001 ночь.
В интеллигентной семье купили курицу. Кто будет ее резать? На первом этаже в доме живет готовый к услугам грубый человек. За небольшую мзду он лишает курицу жизни.

В нашем учреждении эту роль играет зав отделом кадров: ему поручают неприятные разговоры и операции с людьми.
Скупая чета. Воспитывают сына, даже щедро тратя на это деньги. Но с рождения сына все расходы на не­го записывают. Потом предъявят сыну счет, когда он начнет зарабатывать.
Дачная хозяйка летом на участке щеголяет в силь­но декольтированном платье и валенках.
Узкоколейная литература.
Держала мужа в режиме полового террора: кокет­ничая нещадно на его глазах, тем самым напоминала ежечасно, что может ему изменить. Расчет: быть желан­ной и постоянно его тревожить.
...Если бы у мужчины были бы черты лица, как у данной гражданки, про такого мужчину говорили бы, что у него — грубые черты лица. А характер у данной гражданки был такой, что лицо ее казалось нежным по сравнению с характером. О, сколько радости доставляла она мужу, родным, знакомым и соседям. Я лично был знаком с нею,— гордо закончил рассказчик.

— Как же вы уцелели?

— Да так как-то, знаете... выжил...
Склероз и стойкие убеждения, соединенные в одном мозгу, дают чрезвычайно крепкую смесь...
— Я тебе сейчас тыкву отпилю!

То есть голову...
Если кто-нибудь пытался ее обнять, она говорила об этом:

— Он мне объяснился в любви.

Наивность здесь опиралась на расчетливость: так она подымала себя и в собственном мнении и во мне­нии эвентуальных женихов.
Седая борода требует отрешенности от мирских дел, которая была бы заметна в лице старика. А зачем же седина, если по лицу пробегают тенч тщеславных по­мыслов, похоть заставляет вертеться голову и косить глаза?.. Нет, старости приличествует покой.
Старуха все на свете рассматривает со своей точки зрения:

— Слон — это какой сумасшедший: ест сорок кило­грамм овощей в день. Если я съем лишнюю картошеч­ку, у меня такое делается с желудком... Нет, слон про­сто псих!
У него был монументальный геморрой.
Мать зовет детей со двора, стуча по подоконнику от­крытого окошка:

— Оба и сразу!
Почти из Чехова:

«Мы увидим небо в алмазах. Но больше двух кара­тов в одни руки выбивать не будут...»
«Гамлет» в Театре имени Маяксвского. Дама в пар­тере говорит:

— Обожаю Самойлова: что ни фраза, то — хохма. (Самойлов играет самого Гамлета.)
Шофер говорит:

— Если бы я вас угробил, у меня было бы о чем с вами разговаривать. А раз не угробил, так чего же? Вы мне без всякой надобности.
Слепой ожидает на трамвайной остановке. Оказы­вается, что он — нахал. Подошел вагон, и слепой строго спрашивает:

— Номер какой?

Не ответили.

— Номер, говорю, какой?

— Двадцать пятый.

— Не надо!
Передние несколько зубов были у него целы и со­держались в порядке — для обаятельной улыбки. А по­глубже во рту начиналось нечто вроде деревни после пожара: обуглившиеся пеньки, что-то торчит вкось снизу, что-то свешивается сверху, многого нет, чернота, тлен и прах...
Ночью между двумя дверьми в магазин сидит ста­рик — ночной сторож. Он глядит немигающими выцвет­шими глазами на прохожих, беззвучно произносит це­лые монологи, часто разевая рот под висячими седыми усами, словно большая рыбина... И кажется, что он по­мещен в аквариум, наполненный бледным светом улич­ных фонарей, похожим на голубовато-серую воду…
Он был эстет и больше всего почитал Оскара Уайль­да. Являлся, так сказать, подуайльдником, как были когда-то подкулачники.
Пьеса была построена так: автор взял историю об исправлении некоей легкомысленной девицы и к это­му случаю приделал строительство гигантской гидро­станции...
Она вела судебное дело против дирекции театра и свой иск мотивировала так:

— Они говорят, будто я не гожусь на роли героини. А вот здесь — справки, из коих явствует, что я более сорока лет играла и играю именно героинь... Так неуже­ли же какая-то девчонка, которая без году неделю на сцене, может выступать лучше меня — меня, у которой такой стаж!
Старая актриса двигается к разговаривает и в жиз­ни и на сцене, будто она играет не бабушку, а Соловья-разбойника. В чем дело? В прошлом она была траве­сти и воспитывалась на ролях мальчиков.



Завлит в театре до такой степени был лишен своего мнения о чем-нибудь, что затруднялся ответить: любит ли он свою жену?
Пожилая «иллюзионистка», исполнявшая фокусы на эстраде, говаривала:

— Выбросить из рукава двести метров бумажной ленты почти каждый сумеет. Нет, ты потом аккуратно смотай ее — ленту — так, чтобы завтра можно было опять вытащить ее из рукава!

Она была права — старая фокусница: в фокусах, как и повсюду, основные трудности — за кулисами...
Театральный администратор до. такой степени при­вык всех подкупать бесплатными билетами, что, будучи

верующим, надеялся и от Страшного суда отделаться контрамарками...
Она искренне считала, что роли надо распределять в зависимости от проделанной тем или иным артистом общественной работы. И для себя лично претендовала на амплуа первой героини, ибо имела восемь нагрузок в месткоме. Тот факт, что ей не давали играть героинь, рассматривала как недобросовестность руководства и склоки. Так и ушла на пенсию, придерживаясь этого мнения.
Желая возможно более точно воспроизвести речь жи­вых современников, автор пьесы вывел целую серию косноязычных личностей. Иногда зрители переспраши­вали друг друга: «Что он этим хотел сказать? А что она ответила?» Словом, еще немного — и потребовался бы переводчик...
Она уже перешла с амплуа героинь на амплуа ха­рактерных пожилых женщин. Но еще не отвыкла от привычки давать бурный сексуальный посыл в зритель­ный зал, без которого играть героинь не принято. Те­перь, исполняя роль тещи или свекрови, она делала та­кой «подтекст»:

— Конечно, я сегодня играю тещу... Но какая это теща? Это такая теща, которая, если ей дать волю, об­наружила бы столь бурные чувства, что сегодняшней героине такие и не снились... Вы замечаете, какой у этой тещи темперамент?.. То-то!..
Завистливый человек: смотря «костюмную» пьесу Шиллера, он ненавидел всех действующих лиц за рос­кошные одеяния, дворцовую обстановку и прочее. Когда кто-нибудь из трагических героев жаловался на судь­бу, завистник злобно делился шепотом со своею супру­гой, сидевшей рядом:

— Ишь ты!.. Он еще недовольный!.. Кхе! Она еще жалуется!.. Ну и ну, ну публичка: до чего же они все тут зажрались!..
А эта зрительница была наивна и все принимала за чистую монету, всем соболезновала. Поминутно она произносила реплики в ответ на то, что слышала со сцены:

— Ай-ай-ай! И как же она не видит, что он ее бро­сит?! Ну, куда ты, глупая?! Сидела бы лучше дома! Знаешь, что будет, если ты уйдешь?.. А у него — и как только у него хватает совести бросить женщину с ребен­ком?! А-а-а-а... как же теперь она ему отдаст деньги, когда ее обокрали?!..

И так далее до конца пьесы...
— Знаете, это неинтересный спектакль. Я вам сове­тую уходить после второго акта. Почему — после вто­рого? После первого — очень уж большая давка в гарде­робе...
С тех пор как Гутенберг изобрел книгопечатанье, жанр художественного чтения несколько потерял в сво­ей актуальности.
Этот художественный чтец не столько увлекал слу­шателей своим дарованием, сколько устрашал их, кри­ча и замахиваясь кулаками на аудиторию.
Пожалуй, художественного чтения в данном случае не было. Чтец вел себя, в лучшем случае, как экскур­совод по исполняемому произведению. Он пальцем ука­зывал на красоты сего произведения и быстро шел дальше...
Не имея успеха в одиночку, художественные чте­цы стали соединяться в дуэты, в трио и даже целые бригады: все-таки легче перекричать публику, когда вас много!..
Михаил Кольцов, присутствуя в мюзик-холле на выступлении некоей «фельетонистки», . которая что-то визжала, пела, стучала ногами и плясала, сказал:

— Если она — фельетонистка, то кто же я?..
Желая произносить возможно более изящно слова своего репертуара, куплетист заменял перед гласными звуками букву «т» буквою «ц». Он пел в куплете:

ЛовиЦе, лозиЦе жар-пЦицу,

Она улеЦит, улеЦит,

А с нею цель жизни умчиЦа,

И сердце навек замолЦит!..
Когда этому оперному певцу говорили:

— Ты же дурак! — он отвечал, снисходительно улыбаясь:

— А голос?..
Музыка была такая вялая, что казалось, будто в оркестре полощут белье, а не играют определенную мелодию.
Симфония написана в очень левой манере: уже на­чали ее играть, но слушатели думали, что оркестр еще продолжает настраиваться.
В цирке проводили гражданскую панихиду по скон­чавшемся артисте. Председательствующий предложил почтить память усопшего вставанием. Все встали и по­стояли с минуту. Затем председатель скомандовал:

— Ап!

Весь зал враз опустился на стулья.
Он очень гордился тем, что много пьет, и хвастал­ся перед другими актерами:

— Я с этой работой все пьянство запустил...
Ансамбль ломовой песни и пляски. Среди инстру­ментов оркестра — «локальные» музыкальные орудия: дуги с колокольчиками и хомуты с бубенцами, а также кнут, хлопающий шумно, словно пистолетный выстрел.
Самая ответственная роль, которая выпала ему за сорок лет деятельности в театре, . это — задние ноги лошади, изображаемой двумя статистами в буффонаде. Он умел снискать смех и аплодисменты, играя сии ко­нечности норовистой клячи. И в старости любил хва­статься своим артистическим успехом.
Наиболее благожелательное из того, что было на­печатано об этом актере за всю его жизнь, была фра­за из рецензии: «В роли Паулуччио артист Варфоло­меев оставлял желать лучшего».
Пьеса была настолько плохая, что даже суфлер стеснялся произносить ее текст.
— Он такой враль, что, если он сказал вам «здрав­ствуйте», надо еще проверить: так ли это?
Держит она себя так, будто все в нее влюблены. А никто не влюблен. Зачем же это? Чтобы это мотал себе на ус ее сожитель: она набивает себе цену в его глазах этим способом...
Он часто вставляет в свою речь слова «так сказать», но звучат они как — «скыть».

— А он, скыть, не захотел, скыть, подписать, скыть...
...А так как она умела делать самое важное на све­те дело — рожать детей, то она считала себя человеком очень умным и значительным.
— Вася, наш поезд уйдет сейчас!

— Как это он уйдет, когда билет у нас в кармане?!
Амплуа: покинутая мужчина.
Буквы «ф» она не признает: произносит, как звук «х»:

— И все у нее такое аккуратное: кохточка, мухточка, тухли...
Певица пела испанскую песню и подбоченилась, но не как обольщающая Кармен, а как при кухонной скло­ке — перед дракою.
Стихотворение прежде называлось «Над озером». Но автор подверг его индустриальной переделке. Теперь эта вещь называется «Над бульдозером».
Неточные выражения, употребляемые малообразо­ванными людьми:

— Канул вечно!

— Дышит на ладонь.

— Потерпел кряк.
У нее на стене карта области. И виден крестик, на­рисованный на карте. Тыча указательным пальцем в этот крестик, она поясняет гостям:

— Здесь я покушалась на самоубийство.
Лектор по МПВО Говорит:

— ...дети от нуля до пяти уносятся в первую очередь...

— ...после бомбежки трупы собираются в закрытое помещение и показываются родственникам...
— А учет там ведется исключительно морской.

— Какой это такой «морской» учет?

— А по всем статьям — концы в воду.
Жилище стяжателя: барак, но по внутреннему убранству доведенный до стадии дворца.
Дамская прическа на манер чапаевской папахи из собственных и накладных волос.
Музыковед:

— Никак не могу запомнить: не то польский ком­позитор Монюшко написал оперу «Галька», не то ком­позитор Галько написал оперу «Манюшка»?..
В комнату вошла девушка, причесанная, как Иисус Христос.

На ней надето модное дамское пальто, по фасону это — ни дать ни взять арестантский халат с чужого плеча.
Из-за перестраховки он писал такие научные статьи, по прочтении которых вы ощущали, что теперь знаете и понимаете в данном вопросе меньше, чем до прочтения статьи.
— Доктор сказал, что у меня сын дегенераЛ.

— А ты что?

— Ну, приятно мне. Не у каждого небось сын и вдруг — дегенераЛ!
Ребенок сказал:

— А я бегаю бИсиком!
Он поднял такой вопёж!
После 50 лет брака — золотая свадьба. После 25 лет— серебряная. А после 10 лет — чаще всего празднуется свадьба медно-купоросная (отрава!).
Она спрашивает у мужа:

— Как его фамилия — этого, который... ну, ты зна­ешь, еще он бывает у Краюхиных!.,

— Ей-богу, не помню...

— Ну, хоть приблизительно!
— А он — шатен или блондОн?
— Прибежал через прямо пять минут.
Автор брошюры так боится «крамолы», то есть мыс­лей, не утвержденных где-то, что его труд исхудал, как голодающий индус: это — хрупкий скелет основных по­ложений, вялое и немощное создание, обреченное на скорую смерть. А ведь назначение брошюры — агитиро­вать, звать за собою... Куда? На кладбище чужих для автора идей?..
Люди с высшим образованием, но без среднего. Их сейчас много, и они — на виду, задают тон...
У таксы есть своя г о р и з о н т а л ь н а я грация.
Пришел мальчик из школы и сказал:

— Мама, меня в школе зовут апостолом.

На самом деле его называли остолопом. Ребенок спу­тал, и это простительно. Но мать долго хвасталась не­бесным рангом сына.
Существуют парикмахеры, которые применяют свое искусство только к покойникам: бреют, гримируют, при­чесывают...

Этот критик избрал себе специальностью исправ­лять лица умерших писателей. Сперва написал о Че­хове и изобразил его согласно требованиям конъюнк­туры. Затем «обработал» Достоевского. Затем — Гоголя. Продолжает эту работу и сейчас.
О, дивный мир эстрады!..

В Рязани администратор из Красноярской филар­монии — пожилой и опустившийся, но чрезвычайно бойкий субъект — стал приглашать меня на гастроли в свою отдаленную область. Я заметил, что надо бы уточ­нить условия.

— Так в чем дело? — без паузы заявил он.— Я п о д с к о ч у в Красноярск, и мы всё сделаем...

«Подскочить» надо было на пять тысяч километров.
Девочка знала эти стихи. Но, отвечая на уроке, она начала так:

— «Как ныне взбирается вещий Олег...» За что и получила двойку.
Когда она исчерпала все сплетни обо всех своих знакомых и даже о знакомых своих знакомых, она об­ратилась к мемуарной литературе: стах:а читать книги сутками. Это был океан сплетен! И каких!.. Она бла­женствовала и сама сделалась повсеместной душою об­щества, рассказывая интимные факты из жизни Напо­леона, Людовика XIV, Нерона, Пушкина... она стреми­лась охватить всю историю.
— Странный случай у нас произошел. Умер ночной сторож… днем.
Это был зритель-разведчик: он первым «бросался в бой» — шел на демонстрацию фильма, о коем еще ниче­го не было известно. Если разведчику картина не нра­вилась— все было кончено: отзывы печати, выходив­шие с опозданием на полгода, не могли уже спасти кар­тину. Массовый зритель на эту картину не шел.
......А есть такие фильмы, содержание которых зрите­ли могут предсказывать вперед. Они это и делают. Появляется, например, на экране герой, и в зрительном зале слышится:

— Сейчас будет агитировать за кукурузу. А она его за это полюбит. А этот вон — усатый — пойдет против кукурузы. Она с ним регистрироваться откажется.

И этак — до конца картины.
В данном кинотеатре после сеанса «отработанного» зрителя «сбрасывали» темным коридором и по неров­ной лестнице прямо в канавку... Ну, не совсем в канав­ку, а только — на набережную канавки. Но еще бы не­много и... А бедные зрители вспоминали, каким светлым и красивым был парадный вход для тех, кто еще не ис­пользовал своего билета!..
Визитных карточек у него не было. А если бы он таковые завел, надо было напечатать так:

«Иван Петрович Имярек, соавтор киносценариев».

Именно — соавтор: «единоличником» он не был во всю свою творческую жизнь. Он состоял при киносту­диях, как во время оно «лжесвидетели» состояли при консисториях. Понадобился кому-нибудь соавтор? Пожалуйста, он — тут как тут...
Когда этот сценарий принесли на киностудию, жизнь в нем еще теплилась... А как начали его поправлять, да улучшать, да вводить «социальный охват», да выбрасы­вать идейно слабые места, да... В общем, когда на засе­дание художественного совета студии вынесли в ма­леньком гробике иссохший трупик сценария, даже ви­давшие виды режиссеры, консультанты и редакторы прослезились
Этот лакировочный фильм из жизни определенного края можно было показывать где угодно, кроме дан­ного края: у населения края он вызывал ярость своею небывалой ложью об их жизни.
Артель лакировщиков: сценарист, редактор, режис­сер и оператор. Дайте им любую тему, наведут блеск в лучшем виде. Когда они собираются в комнате своей съемочной группы, хочется повесить на двери вывес­ку: «Чистим-блистим!»...
В «Детстве Никиты» А. Н. Толстого есть персонаж: девочка, которая слушает, как вдохновенно врут ее братишки, и каждый раз ломает им рассказ, произнося всего одно словечко: «Неправдычка!» Ах, как не хвата­ет в нашей кинопромышленности такой девочки!..
Хитрый прокатчик вешал объявление на самые скучные фильмы: «Детям до 16 лет вход запрещен». И помогало — кое-кто клевал на этакий текст, в надеж­де увидеть нечто пикантное.

Амплуа киноартистов:

Колхозная инженю.

Подкулачник с колебаниями.

Старый мастер в поломанных очках.

Шкурник фабричного профиля в полуботинках. То же — колхозного профиля в резиновых сапогах.

Героиня для короткого увлечения (в штанах). То же — для серьезной любви (в юбке подлиннее).

Второй герой-простак с гитарой.

Предлагается дополнить этот список…
Эти четыре квартала в городе Москве были засняты в сорока фильмах. Режиссеры и операторы боялись отойти от знакомых зданий и мостовых, словно мальчи­ки с пальчик, которых поглотит дремучий лес, если они покинут Манеж, Библиотеку Ленина, Красную пло­щадь и Большой театр...
Одна моя знакомая корова — заслуженная героиня кинохроники. Я здороваюсь с нею из зрительного зала, когда вижу ее жующую морду и начищенный для съе­мок бок в очередном выпуске киножурнала. Приятно все-таки встречать старых друзей...
Самым требовательным зрителем был спекулянт би­летами у кино. Он буквально рычал, когда речь заходи­ла о последних фильмах:

— Нет, дали бы мне волю, я им всем, этим режис­серам, артистам, сценаристам, показал бы! Дармоеды! За полгода ни на одну картину люди не перекупают у меня билетов!.. На что это похоже?! Что они там ду­мают себе?! Что выпускают? Один брак, да?!

По-своему он был прав — вот ведь в чем дело!..
Снятого с работы директора киностудии всегда жа­леют сотрудники студии: его уже чему-то обучили, он что-то понял, что-то теперь знает.,. А ведь нового при­дется обучать сначала...
Наиболее популярная форма кинообъявлений, снаб­женных рисунками и помещаемых в печати — это ре­бус. Изображения людей и вещей, слов и отдельных букв расположены гак, чтобы возможно дольше интри­говать читателей: что, мол, здесь такое изображено и что здесь к чему? И знаете? — ребусная сторона дела кинопрокатчикам, как правило, удается хорошо.
В эстрадных организациях принято посылать арти­стов на выступления в концертах при кинотеатре в виде наказания. Проштрафится певица или музыкант, его и направляют в кино. Неясным тут остается: в чем прови­нились зрители, которые должны слушать только таких артистов?..
Трезвым этого артиста видели только на экране.

У него был отличный типаж для идиота. Он даже гордился этим и снимался в кинофильмах довольно ча­сто. Его иногда узнавали на улице, а он снисходительно улыбался при этом и изрекал:

— Ну да, да, это — я... Последний раз вы могли ме­ня видеть в кино в фильме «Погоня босиком». Помни­те?.. Я там изображаю шизофреника, который поджег сарай, а сам утопился...
Своим любимым артистам он писал письма строгие, как напоминания кредиторов. Требовал портреты, авто­графы, предметы ширпотреба, которые не мог достать у себя в городе. И непременно грозил, что в случае не­удовлетворения его просьбы обратится в обществен­ности.
На киностудии все работницы всех цехов притворя­лись артистками — не только тем, что подражали в платье и в походке кинозвездам, но еще и тем, что при­творялись знаменитыми: счастливили встречных прохожих улыбками; рассеянно «не узнавали» знакомых; вскидывали глаза для крупных планов; опускали рес­ницы и отстраняли рукою горестные сообщения. Это было даже симпатично, ибо манеры-то у актрис, в об­щем и целом, довольно приятные...
Нет, все-таки смотреть фильм в хорошем и опрятном кинотеатре гораздо приятнее, чем в затрапезном зале бедного клуба. Примерно так же котлета кажется вкус­нее, когда она лежит на фарфоровой тарелке и окруже­на хорошим гарниром, чем та же котлета — в холодном виде, поедаемая, как бублик, из кулака...
Приходилось ли вам видеть у экономной хозяйки обмылок размером с крупного таракана — не больше?.. Вот так выглядят в районных конторах проката иные экземпляры старых фильмов: почти ничего не оста­лось от прежнего вида. Но что-то еще перекатывается внутри круглых коробок, и это «что-то» возят с сеанса на сеанс по передвижкам и отдаленным «точкам». И долго еще будут возить, потому что «списать» подоб­ный кинообмылок кто-то не хочет, а кто-то боится; кто-то не имеет права, а кто-то не считает нужным; еще не раз посмотрят фильм-калеку безответные зрители!..
Артист был очень предан искусству. Узнавши, что на сегодняшней съемке он появится перед объективом только в одном кадре и только с одной левой стороны, он не приклеил себе правой бакенбарды: все-таки об­легчение творческого труда!..
Развлекались киномеханики так: они запускали ка­кой-нибудь фильм с конца к началу. Можно себе пред­ставить, какие звуки доносились при этом; что вытворя­ли персонажи фильма, которые пятились задом, ловили ртом выплюнутые окурки и т. д. А механики помирали со смеху.
В протестантских хрестоматиях неизменно приво­дится сладкая история о том, как к доктору, который из­лечил хромую собаку, излеченный пес привел другого хромого пса. Марк Твен продолжил эту новеллу: на сле­дующий день пришли не две, а четыре собаки. Затем появилось восемь собак, и доктор опоздал на прием. Шестнадцать собак заставили прохожих обходить эту улицу. Тридцать две собаки побудили домовладельца выселить доктора из квартиры...

Я вспоминаю эту юмореску всякий раз, как смотрю наши фильмы, в которых герои сеют разумное, доброе, вечное, так сказать, квадратно-гнездовым способом: делают столько добра посторонним людям, что для лич­ной жизни не остается и часа... Может быть, и в добре надо установить меру? А то ведь перестаешь верить в этих филантропов «почем зря»...
И режиссер и сценарист полагали, что непечальный конец в фильме — признак убожества и пошлости. Им требовалось горе во что бы то ни стало, горе лошадины­ми дозами. Они думали, что так будут ближе к дости­жениям итальянской киношколы и вообще к мировой культуре.
Пробовали и у нас снимать «ковбойские» картины. Скачем мы не хуже «коровьих парней» с американско­го Дальнего Запада. Но вот наша общественность не по­зволяет советским ковбоям убивать кого угодно за что угодно, стегать бичом куда попало и въезжать на коне в диетическую столовую... кабачков-то у нас нет... Фильмы получаются словно бы недоковбойокие. Повто­ряется история с Робинзоном Крузо — членом профсою­за (см. фельетон Ильфа и Петрова).
От трусости перед ответственностью за идейно-художественную сторону дела он стал хозяйственни­ком. Но в то же время другой трус с хозяйственной работы сбежал на идеологически-художественный участок, ибо не желал отвечать за большие материальные ценности.
Это был виртуоз конъюнктуры, сейсмограф, если хо­тите знать. Он начинал чувствовать очередной поворот даже раньше, чем таковой поворот возникал в мыслях начальства, дающего установки и направление. Его можно уподобить персонажу Сухово-Кобылина — Тарелкину, который, как известно из собственных его слов, шел впереди прогресса: сперва шел Тарелкин, а потом уже — сам прогресс...
Страшен не тот кинолюбитель, который много снима­ет своим портативным аппаратиком. Страшен тот, ко­торый старается всё им заснятое показать друзьям и знакомым. Бойтесь больше этих — любящих демонст­рировать, чем тех, кто любит снимать. Говорю по собст­венному опыту!
И еще я люблю рецензентов, которые пишут в ки­ностудиях так называемые «внутренние» отзывы на сценарии. Это один из таких светочей киноразума иа-писал в своей оценке некоей рукописи: «Для утепле­ния образа Маши рекомендую на девятнадцатой стра­нице сценария дать ему (образу! — В. А.) на руки кошку».
— Сода есть?

— Будет на той неделе.

— Но ведь изжога-то у меня — сейчас!

— Могу дать средство,чтобы изжога продержалась неделю.
Молодая женщина говорит с каким-то подобием ис­кренности:

— Ой, а я все-все вру мужу... Другой раз совру ему, а сама думаю: «И зачем я это сказала?..»
Человек-фонтан в цирке: вмещает 60 стаканов жид­кости и умеет ее извергать по желанию. Во время вой­ны ходил на базар и приценивался к керосину у част­ных продавцов горючего. Требовал, чтоб ему дали отве­дать керосин. Выпив примерно стакан, говорил: «Раз­бавлен водою, не беру!» Затем шел к следующему про­давцу и пробовал там... А в заключение в подставлен­ный женою бидон изрыгал до пяти литров бесплатного керосина.
ьяный в автвбусе, с трудом держась на ногах, жа­луется на жену:

— Я ей с получки четыре пачки дрожжей купил... Четыре ведь пачки! А ей все мало: «Где, говорит, день­ги?»... Ну, не гадюка?!
Пожилой приличный человек, одетый вполне опрят­но, но из-за того, что у него треснуло в двух местах одно из стекол на очках, он кажется драчуном и даже хулиганом. В самом деле: где ему разбили очки?!
«Правила пользования тиром. Лица в нетрезвом ви­де к стрелянию не допускаются».
— Думай, к а к ты спишь!
Жена мужу ночью говорит злым шепотом:

— Так не спят! Спи как люди!
— У нас была постановка «Б а л е т в о л ь д я х».
— Из-за этих очков у тебя скоро глаз за глаз цеп­ляться будет!
— Я попала, знаете ли, в маленький переплет в фи­нансовом смысле. И мне нужна рапсодия... я извиня­юсь: субсидия!..

Девушка из справочного киоска всем отвечает на вопросы тоном обиженной молодой супруги: вот она поссорилась с мужем, не желает с ним разговаривать, а посему неизбежные реплики (то есть справки) излага­ет с надменностью и омерзением по отношению к во­прошающему. Очень приятно было иметь дело с этой особой!
Романс «Моя лопата», музыка сентиментальная.