Привет! Эту страничку в книгах

Привет!

Эту страничку в книгах обычно пролистывают как не заслуживающую внимания. Во всяком случае, я сам так всегда делал. И только если книжка оказывалась достаточно вкусной, я начинал читать ее вновь уже именно с этой страницы, поскольку автор заинтересовал. Если кто-то написал интересную книжку, то и эту страницу он обычно делает интересной. И мне хотелось бы, чтобы моя книжка тоже оказалась вкусной именно для тебя.

– Я не вижу тебя, но я слышу как дрожат твои пальцы в предвкушении чтива о чем нибудь новеньком, или страшненьком, или необычненьком.

Так бы сказал слепой Пью, вручая черную метку. Ничего, что я сразу на Ты? Хотя как я могу узнать что ты за или против? Книга она ведь как письмо. В одну сторону. И изменить в написанном уже ничего нельзя. А то, что я сразу на Ты… Так на то есть особая причина. Хотя обращение на Вы и считается всеми уважительным, я лично придерживаюсь другого мнения. Вы – подразумевает множество. Человек конечно личность разносторонняя, как граненый стакан, и в разные моменты времени ведет себя оч-чень по разному и обращение Вы весьма точно определяет его. Но обращение к толпе на Вы кажется холодным и отчужденным, и мне хотелось бы, чтобы на время чтения этой книжки это самое множество куда нибудь испарилось. И вот это самое состояние, которое включается, когда человек начинает читать нечто очень интересное, я и называю Ты. Мне кажется, что так будет более правильно. Потому что я написал про себя и свои собственные приключения, которые произошли в реальности после одного, весьма катастрофичного переживания под названием смерть. Я вернулся с того света, где погулял два часа. И дело вовсе не в том, что я там, за завесой увидел. Это хотя и увлекательно, но особый интерес представляет то, что происходит в «там», а потом откликается в «здесь». Я сделал попытку написать как раз о том, что стало происходить в этом мире, в котором живешь и ты, и я и множество других «Я», которые могут бог весть что из себя корчить. Лично меня интересуешь именно ты настоящий, без всяких масок, без кривляний, без попыток показаться лучше, или хуже, чем ты есть на самом деле. Смелее, добрее, или наоборот. Это все не имеет значения. Есть ты настоящий, и именно к этому ты я и пытаюсь обратиться. И именно этого «Я», я уважаю и люблю. Потому что он в точности такой, как и я сам. И это «Я» может проявлять себя в мире совершенно разными способами, оставаясь в то же время тем же самым «Я». Немного сложно наверное написано, но тот, который прямо сейчас смотрит позади этих глаз, бегающих по строчкам, се уже понял. И наверняка вспомнил и меня, и тот мир, из которого мы все пришли в этот. Во всяком случае, некое смутное ощущение могло уже проявиться. И если оно появились, и может, совсем не смутно, то я рад. Значит все остальное, написанное мной, тоже вызовет массу разнообразных впечатлений и переживаний. Я думаю, что могут возникнуть моменты, когда тебе захочется воскликнуть «врешь!», но сам факт, что тебе захочется это воскликнуть, укажет на то, что тот или иной момент тебя достал. А это значит, что ты вспомнил кое-что, о чем, возможно, так хотелось забыть, и отказаться от целого в угоду части. Точно так же ты можешь воскликнуть и «Ура!», когда наткнешься на решение какой нибудь проблемы, которая на тебя свалилась, но выхода пока не нашлось. А впрочем я не обижусь, если ты с фразой «чушь собачья» откинешь эту книжку куда нибудь в угол. Все равно эта прошитая стопки испечатанной бумаги будет тянуть тебя к себе как магнитом. В чем здесь секрет, Яне знаю, но этот факт, подтвердили многие люди, которые брались читать еще ручной работы книжульку, и некоторые произносили именно эту фразу. Но секрет магнетизма есть и может именно тебе удастся его разгадать. Я думаю, что недостаток, или избыток знаков препинания, или иных ошибок не смутит тебя. Смысл, который я вкладывал во все написанное, энергия и моя собственная открытость, пусть с лихвой компенсируют возможную неграмотность. Я желаю тебе приятного времени затраченного на чтение, если это будет просто чтение. Желаю тебе и возможных полезных приобретений, которые спрятаны везде в тексте, в том случае, если чтение станет исследованием, проверкой на жизнеспособность и применение в жизни некоторых моментов, описанных в книге. И вообще, пусть тебе ЧИТАТЕЛЬ, будет счастье. Большое и теплое. И неважно, какой у тебя возраст, пол, какого цвета волосы и кожа, сколько у тебя денег и здоровья, какому богу ты молишься и получаешь помощь в трудные моменты, главное что Ты ЕСТЬ! ты уже есть и у твоего существования есть СМЫСЛ. И уже одно только это здорово.

СПАСИБО ТЕБЕ ЗА ТО, ЧТО ТЫ ЕСТЬ!

Так сошел с ума Олег.

Нет ума, Олега тоже нет,

Есть лишь Свет, и он был здесь всегда,

А все остальное – просто белиберда…

Я

Все фамилии действующих персонажей, за исключением тех, кто не возражал прямой адресации, в книге изменены, и возможные совпадения с реальными людьми просьба считать случайностью.
ВВЕДЕНИЯ, ВЫВЕДЕНИЯ, равно как и прочих фрикций, в этой книге не будет. Потому что во-первых, в школе по русскому языку и литературе у меня были хронические тройки, что связано скорее с неприятием учительницы, чем с неспособностью воспринимать общие правила, поскольку читать я в детстве очень любил и иногда притворялся больным, чтобы не идти в школу, а завалиться в кровати с кипой журналов «Пионер» и «Костер» и читать их от корки до корки. Во-вторых, видимо сказывался мой свободолюбивый дух, который имел желание читать только то, что мне нравится лично и игнорировать то, что положено по школьной программе. И в третьих, потому что мне наплевать на писательские правила и нормы, впрочем, как и на все остальные правила, нормы, законы, моральные принципы, догмы, идеологии и прочие способы обуславливания современного человеческого индивидуума. Я пишу так, как хочется мне лично. Если Вам нравится – читайте, не нравится – не читайте.
ВРЕДНЫЕ КНИЖКИ
Все началось с простого. С прочтения книги, или точнее с начала ее прочтения. Не все конечно началось, а именно этот переломный жизненный момент. Все описывать – бумаги не хватит, а все читать не хватит жизни. Поэтому, экономя ваше драгоценное читательское время, напишу про самое интересное. Для меня естественно. Остальное уж кому как. Две книжки купленные по настоянию уличных коробейников уж достаточно давно стояли на полке и манили взгляд своими корочками. Но каждое вынимание их из обоймы соседей ни к чему не приводило. Раскрытие на первой попавшейся странице натыкало взгляд на двойной текст. Один на русском языке, другой на закорючистый импортный, что сильно начинало раздражать и книжка закрывалась и ставилась обратно, так и не будучи прочитанной сколько нибудь. Вы уже наверное догадались какие это были книжки. Для прапорщиков поясню, что это были две начальных книги ведической культуры «Наука самосознания» и «Бхагават гита» с автором, у которого что-то явно случилось с ушами, губами и вообще лицом. Хотя может, ничего особенного не случилось, а Дарвин был абсолютно прав и не все достаточно далеко успели эволюционировать. К тому же в районе лба у него похоже какая-то птичка пролетала, а он не заметил. Так или иначе, к духовному миру когда-то и как-то прикасается каждый, в этот роковой день прикоснулся и я. Наука самосознания для хронического троечника оказалась вполне удобоваримой только поначалу, поскольку после прочтения первой трети что-то случилось уже со мной, точнее с моим пищеварительным трактом. Это что-то оказалось весьма внезапным, поскольку брат ихтиандр вынырнул в неположенное для него время и стал меня кликать с требованием пропитания. В этот момент я уверовал в существование мира духовного - сиречь невидимого, поскольку наглые руки Ихтиандра буквально скрутили мои внутренности в узел и не отпускали до самого утра. А утром, прибывшие белые братья и сестры диагностировали аппендицит и увезли в больничку, дабы облегчить страдания земляку. В больничке выделили мне койку в шестиместной палате с уже имеющимися на тот момент четырьмя лицами уголовной наружности и приказали избавиться от обмундирования и оволосения на области ниже пупа. После шквала вопросов от старожила у которого не было синим от наколок только лицо типа: как звать, где живешь, кого знаешь, на которые у меня не было никаких ответов, впрочем как не было и желания отвечать на них, возникло опасение за сохранность имущества. Но это опасение развеялось поначалу состоянием пофиг от усиливающегося дискомфорта в области живота и общей слабости, а затем окончательно испарилось после брадобрейской процедуры. Станок конечно же я из дома не взял… Хирургическим операциям я раньше не подвергался, если не считать зашитого пальца, наполовину отрезанного крышкой неудачно открытой банки шпрот, так что был некий интерес к процессу. После прикосновения черной резиновой маски к лицу я еще надеялся, что буду следить за всеми ощущениями, но первый же вдох развеял эту иллюзию. Все исчезло, чтобы через мгновение появиться вновь, но уже в ином месте. Я опять очутился в той же палате, в которой и раздевался, и вещи мои оказались в полной сохранности. Пить не хотелось вообще, поэтому я понял, что прочитанные статьи про послеоперационные периоды оказались недостоверными. Когда окружающая действительность полностью соткалась и зафиксировалась как существующая, в палату вошла девушка в белом халате и сообщила, что ко мне пришли родители, и я должен выйти к ним в вестибюль. Я вытаращил глаза и вяло пошевелил руками, поясняя, что только отошел от наркоза и самостоятельно перемещаться в пространстве не могу. Медсестра, как я потом выяснил, только что приняла смену и про сроки видимо не знала, поскольку весело сообщила, что для того что бы быстрее выздороветь, надо начинать ходить как можно раньше и выпорхнула из палаты. Я приподнял голову от подушки и реальность куда-то накренилась и стала наполняться чем-то молочно-матовым. С глубоким выдохом вернул и голову и реальность в нормальное положение и подумал, что будет нехорошо пришедших проведать меня папу и маму заставлять долго ждать, поэтому нащупал висящие на спинке кровати с панцирной сеткой штаны, начал неловко их напяливать на ноги, извиваясь на кровати подобно ужу. Одновременно удивился необыкновенной изношенности простыни, которой был укрыт. Сукровичные пятна и ежу понятно что мои собственные, а вот многолетние, въевшиеся то ли формалиновые, то ли еще какие разводы цвета от лимонного до светло коричневого на ветхой ткани энтузиазма не добавили. Хотя если быть совершенно честным, то мозг просто констатировал этот факт и все. Жизнь – дерьмо!, выздоровление после операции – еще большее дерьмо. Рая нет, ада нет, бога, описанного в книжке тоже нет. Ничего нет. Есть тьма. Как сон, в котором ничего нет. Уснул, проснулся. И все. Это пробуждение не лучшее, потому что, невзирая на невозможность, нужно идти на встречу к родителям, чтобы засвидетельствовать свое выздоровление. Штаны кое как напялились, придерживая обмотанную вокруг тела повязку из не особенно чистой, но видимо стерилизованной ткани. Носки надеть не вышло, по причине нарастающей слабости и возросшего пофигизма. Вцепившись в холодный металлический край своей постели, удивляясь своей слабости постепенно спустил вниз ноги, которые показались похожими на сосиски из тяжелой резины. И уже ухватившись обеими руками, и напрягая все хилые мышцы рук поднял свое тело в положение сидя, успев заметить внимательный наблюдающий взгляд синего соседа. Белое молоко смыло его из реальности в которой я находился, а меня захотело уложить обратно на кровать. «Хрен тебе, не возьмешь», – прошипел я мысленно, пытаясь нащупать в этом молоке ботинки. Тактильные ощущения появились, но зрительных образов не было. Хорошо, что я свои ботинки помнил как пальцы на руке, поэтому надел их вслепую. Сколько на это ушло времени не знаю, но видимо много, поскольку вновь появилась та самая медсестра, которую я узнал по смешливому голосу.

– А! Уже встал, молодец! Иди, иди, родители уже заждались.

Я повернул лицо в сторону голоса и похлопал глазами. В молоке изображения не появилось, и я сообразил как именно живут слепые. Хреново! Слепым быть скучно.

– Надо двигаться, – произнес тот же смеющийся голосок, и решив поиздеваться добавил – ты себя нормально чувствуешь?

– Лучше еще не бывало, – тихо огрызнулся я и попытался прогнать молоко.

В нем, от моего озлобленного усилия проявились контуры стен и углов, чего в принципе достаточно, чтобы хоть как-то ориентироваться в пространстве и попытаться не натыкаться на окружающие предметы. Забавным показалось то, что четче всего стали проявляться те предметы, до которых дотрагиваешься руками. Чтобы встать в вертикальное положение более подходящее для гордого звания – человек, я схватился за никелированные спинки кроватей своей соседской и они тотчас проявились небольшими кусками. Одним рывком поднял свое тело и попытался поставить его на резиновые ноги, уже обутые в ботинки. В этот момент изображение вокруг рук почти исчезло, и я сообразил, что оно формируется с помощью моей личной силы, которая сейчас вся ушла на попытку стоять ровно. Убедившись в том, что ноги хоть и сделанные из резины держат более менее, перехватился руками целиком за соседскую кровать и сделал волочащее движение левой ногой вперед, приговаривая что-то вроде м-м-м, внушая себе собственную несокрушимость. Это самое м-м-м необычайным образом добавило сил и реальность стала проявляться из тумана, хотя пока еще и черно-белая. По окончании пятнадцатого шага я уже ноги научился отрывать от пола и сгибать их в коленях. А перед дверью выхода в приемный покой сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы предстать перед родителями бодрым и веселым. Актерского мастерства оказалось маловато, и матушка удивилась, что я сам хожу. Батя с интересом посмотрел в глаза и пожал плечами. Сказал, что чувствую себя хорошо, операция прошла успешно, попросил их принести нормального постельного белья и почувствовал, что сознание опять устремляется в молоко, извинился за бледность лица и добавил, что меня врачи отпустили буквально на несколько секунд и мне пора возвращаться. Родители одобрительно покачали головами, и я скрылся за дверью, тут же привалившись спиной к стене, только чтобы не грохнуться навзничь. Прошипев себе под нос, – раз уж сюда дошел, то обратно и подавно вернусь, – зачем-то обнял себя левой рукой и придерживаясь правой за стенку поплыл обратно в палату, наблюдая, как опять стало сгущаться молоко, делая людей невидимыми, а воздух полупрозрачным. Кровать удалось найти уже только на ощупь, поскольку помнил, что она вторая по счету от входа слева. Только через несколько минут после приземления в положение сидя, удалось снять ботинки, и еще через несколько минут выползти из штанов и отключиться в то же мгновение уже до утра.

На следующее утро опять пить не захотелось, что удивило. Мамка принесла каких-то сильнодействующих лекарств, а они мне нужны как собаке пятая нога, поскольку утолять боль которой нет как-то странно. Сложил их в тумбочку на всякий пожарный случай. Случай случился вечером. Этот синий гражданин, оказывается будучи выпущен на свободу с чистой совестью чего-то не поделил с товарищами, обретенными в нашем городе и был проколот заточкой кустарного изготовления в нескольких местах, отчего его здоровье несколько пошатнулось и привело его к госпитализации в этой палате. Хирурги его конечно залатали не знаю насколько добросовестно, но починили, исполняя клятву Гиппократа, а вот следить за его постоперационными коллизиями никак не стремились. Зэки почему-то принципиально не нравятся людям с высшим образованием. Может в силу классово или интеллектуальной разницы, а может из-за погодных условий, или чего еще. И вот к вечеру у того начались множественные фантомные, или еще какие болезненные процессы. Надо сказать мужчина вел себя крайне достойно, но стоны все-ж таки стали из него вырываться ближе к отбою, когда сознание начинает расслабляться. Мучения живого существа обладают некоей гипнотической силой воздействия на психику, и в особенности, если мешают этой психике принимать оздоровительные сонные ванны.

– Слышь братишка, – прошипел я в его адрес, вызвав прекращение звуковых волн, – лови колесо… И бросил ему две таблетки принесенных матушкой.

– Чо это такое? – подозрительно сверкнув глазом спросил сосед.

– Попробуй, может отпустит, – предложил я не зная каков может быть эффект.

– Точно не сдохну? – пошутил он в своем стиле.

– В любом случае отмучаешься, – криво улыбнулся и я.

Через пятнадцать минут, густо татуированный человек уснул сном праведника и до самого рассвета никого не беспокоил.

Утром он пригодился в отгадывании кроссворда на тему уголовной фени, в которой я оказался недостаточно сведущим.

– Как называется хорошо одетый вор?

Тот сделал удивленные глаза, словно я спросил элементарную вещь.

– Шерстяной!

Тут удивился я, и моя вытянутая физиономия вдохновила его на расширение понимания, но словарный запас не позволил этого сделать:

– Ну мля….ну мля… Ну шерстяной.

– В одежде из шерсти что ли?

– Ну мля я ж сказал… шерстяной.

– А в кроссворде есть подсказка вигоневый, это какой?

– Ну мля….это шерстяной и есть, – в глазах подколотого я выглядел абсолютным бакланом, не знающего таких простых вещей.

Здесь я понял, что видимо в силу суровых климатических условий и условий содержания в режимных предприятиях для исправляющихся граждан, одежда содержащая в своем составе высокий процент натурального волокна животного происхождения имеет некую дополнительную ценность кроме элементарного внешнего вида и попался еще один вопрос.

– Мент в засаде как называется?

– Цветной.

– Почему?

– Этот вопрос сильно развеселил больного.

– В форме потому что. Цветного валить нельзя, под вышак подведут. За опера можно вывернуться, потому что тот как бы не при исполнении, а цветной это власть. С ним просто так нельзя, за него спросят и братву могут напрячь крепко. В засаде цветному безопаснее, хотя пуля она дура всегда.

И как на приманку в палату зашли двое цветных с картонными папками, содержащими вопросы к подколотому освобожденному.

Он сразу стал говорить, что ничего не помнит, темно было и претензий ни к кому не имеет, хотя буквально вчера своим друзьям, описывал кто, кого, за что и как резал в тот вечер. Друзья приходили по записке, которую тот назвал мулькой, переданной медсестричкой за обещанное материальное вознаграждение. Менты ушли не солоно хлебавши, поскольку раненый стал имитировать бледность, слабость и необходимость скорейшего принятия сонных процедур. Стоило только им выйти из палаты, сон как рукой сняло и беседы за жизнь с соседом не менее уголовного прошлого и молодым пацанчиком, назначенным шестерить за раненым возобновились. Смысл бесед от меня ускользнул, но удивила необычайная услужливость паренька, который попал в палату позже меня и неким сверхъестественным образом проникся к раненому сыновьими чувствами и выполнял всякие его потребности. Это меня очень заинтересовало и я наблюдал и за ним, и за его патроном. А патрон изучал меня. В плату зашли Катя с Юлькой и весельем заразили всю палату. После их отбытия, зэк восторженно произнес:

– Во мля, клевые у тебя подруги.

По цивилизованному построению фразы я понял, что это ему непросто далось, но никак это не прокомментировал. Вечером привезли дедушку бичика с отмороженными и уже ампутированными пальцами на ногах. Он видимо лежал в другой палате и его зачем-то перевели в нашу. На перевязки его водили по очереди трое выздоравливающих. Но чаще всего помощником выступал молодой парень как самый здоровый. Возникало ощущение, что он считает себя великим должником перед человечеством, и поэтому своей услужливостью этот долг старался искупить. Перевязочную внезапно перенесли на второй этаж и очередная процедура отняла начавшие было возвращаться силы. К тому же в это раз я увидел в своем теле отверстие, из которого что-то торчало. Врач посчитал, что самое время этот дренаж удалять и зачем то спросил моего согласия.

– Надо так надо, – равнодушно пожал я плечами и столкнулся с широко распахнутыми глазищами молоденькой медсестрички, присутствующей в кабинете. Глазищи были прекрасны, а перед прекрасным любой мужчина хочет показать себя с героической стороны.

– Живот не напрягай, – произнес доктор, прикасаясь пальцами к области разреза, за движениями которых я настороженно наблюдал. За этими же пальцами наблюдала и девушка.

– Ага! Не думай об обезъянах, – подумал я и попытался расслабить живот. Врач взялся за эту торчащую из тела резиновую штуковину и потянул вверх. У меня внутри что-то зашевелилось, что очень удивило. А когда он вынул всю эту штуковину целиком, она оказалась непомерно длинной. Именно эта бесконечность приковала к себе внимание и не позволила напрячься.

Доктор улыбнулся и похвалил меня за выдержку, накладывая новую повязку.

Я вновь пожал плечами, поскольку больно не было. Было неожиданно, необычно, но никак не больно. Опять же девушка, с огромными глазищами перед которой так приятно корчить из себя героя….

Спускаться по лестнице оказалось труднее, чем подниматься, но я внезапно очень четко осознал, что для человека все является преодолимым, тем более если неоткуда ждать поддержки. В палату я вошел с бледной физиономией и сразу вырубился.

Помощи просить я ни у кого не люблю и соответственно не люблю и помогать, особенно когда собственных ресурсов не хватает. И когда дедушка бросил клич о помощи сопровождения его в процедурную, трое из палаты уставились взглядами на меня. Неходящий синий главарь преступного синдиката, его товарищ, можно сказать правая рука и его шестерка. И товарищ, и шестерка дедушку водили уже неоднократно, и по идее должна быть моя очередь, но я исповедуя вышеуказанное правило никуда дедка вести не хотел, хотя сам ходить начал уже вполне прилично.

Сострадание проявил опять же шестерка, по праву самого молодого, а я вновь столкнулся с заинтересованным взглядом татуированного.

Под вечер он уже сам попросил еще таблеточку и я отдал последние две, сказав, что отнимаю от больной матери и этот дар последний, так что пусть лучше прибережет пока совсем худо не станет. Он одобрительно качнул головой и действительно съел их глубокой ночью.

Наутро высказался, что колеса круче альпийских скал, жаль что больше нет, а днем, когда палата опустела спросил почему я не помог деду.

Я сделал рожу и сказал, что попросту не захотел, считая ответ исчерпывающим.

Он выдержал паузу и продолжил:

– Я за тобой наблюдал…

Я изобразил фальшивое удивление на лице, и следом безразличие.

– Ты и в зоне не пропадешь. Сам по себе, никому и ни от кого. Молодец.

Я кивнул головой, давая понять, что принял информацию к сведению, и углубился в чтение газеты.

Через день меня должны были выписать, но поскольку трудовой книжки у меня не было и справки были не нужны, то я смылся самостоятельно, вызвав сестру с машиной, поскольку условия содержания мне совершенно не понравились, да и сама больничная атмосфера начал давить на мозг. Успел правда вручить врачу коньяк с конфетами, осознавая свою бедность и невозможность компенсировать труд достойной суммой денег. По выражению его лица понял, что денежный эквивалент был бы более приятен. Потому что на суде на вопрос, «зачем вы убили бабушку если у нее в кармане было всего пятьдесят копеек?», Раскольников ответил, – «Ну не скажите гражданин судья, две бабки это уже рупь!»
ЕЖОВАЯ ПИЛЮЛЯ
Проснулся я первого мая. Глядь в окно - темно. Странно, на часах 4 часа 30 минут. В животе у меня поселилось семейство ежей и по всем признакам у них начался медовый месяц. А шубки у них колючие, как противотанковые заграждения Вот они мне во все стороны и колются изнутри. И так сильно колются, что пришлось службу спасения вызывать с планеты 03. любезность прибывших спасателей в белоснежных халатах оказалась до такой степени за душу берущей, что составил им компанию по прогулке по городу на большой машине с мощным мотором и северным сиянием на крыше. Сразу стал понятен кураж депутатский, которые любят с подобными сияниями на крышах раскатывать. Все расступаются и взглядами подобострастными, хотя скорее злобно-завистливыми, провожают.

Здание с серыми, мрачными стенами встретило безразлично. Коллектив дружный, сплоченный и такой же безразличный к страданиям потерпевших как и стены. Интерес вызвало только содержимое синей трубки, проходящей внутри моей руки. И спиртом пахнуло. Будто ветерок прохладный налетел и по лицу ладошкой легонько провел. Взамен за сироп красный, что внутри трубки лежал, стакан кефиру любезно предложили. Я улыбнулся благодарно, и зря. Кефир оказался вовсе не кефир, а на вкус как известка чуть водой разбавленная. Я лицо скривил и не захотел такой кефир кушать. Сотрудники планеты подошли в количестве трех штук. Рукава по локоть закатаны, мышцы сильные, лица непроницаемые, как у сотрудников госбезопасности. Один по циферблату часов наручных постучал. На волосатой кисти, солнце восходящее нарисовано и надпись корявая «Север». Что ж надо пить. Братки сразу улыбки на лицах изобразили. Ну да я их понимаю. С каждым вновь прибывшим цацкаться и слюни с соплями вытирать, никому не понравится. Дело надо делать и делать его профессионально. Эти профессионалы в иной кабинет меня проводили. В кабинете полумрак и оборудование хитроумное, хотя все какое-то пошарпанное. Женщина миловидная к стенке поставила, прицел у прибора покрутила и потихоньку в соседнюю комнату переместилась с улыбкой какой-то неправдивой. Я слюну попытался сглотнуть, а во рту сухо как в пустыне и глотать нечего. Хотя зря напугался. Что-то пискнуло, прожужжало, и женщина вновь появилась и браткам сдала по описи. Проводили до шестиместного нумера, уложили на коечку. Сразу медбрат прибежал, тремя бутылками жонглирует.

Я ему:

– Спасибо, не пью.

А он ухмыляясь:

Не ссы! Это ширево сейчас по вене двигать будем.

Стальное острие иглы мягко и беззвучно вошло в синеватую, мягкую трубку вены в локтевом сгибе. Полоска лейкопластыря надежно приклеилась своим липким, тонким телом, удерживая иглу в неподвижном состоянии к коже руки и по-тек-ло. Минут через пять реальность стала раскачиваться и искажаться. Не болит ничего нигде и спать тянет. Однако дождался, пока все не вольется. Чего же на полпути кайф ломать. Братишка исполнительный оказался, несколько раз забегал, проследить, чтоб я без еды галлюциногенной не лежал. Хороший пацан, Андреем зовут. Правда одежда у него не белая, а какая–то ЗЕЛЕНАЯ ЗЕЛЕНАЯ зеленая зеленая...

Проснулся. За окном опять темно. Часов не нашел на привычном месте – посему времени не знаю. Обстановка незнакомая. Рядом лежат какие–то люди. Если бы не саднящие потроха, не знал бы, что и думать, а так – больница, не меньше. Где-то в коридоре жалобно зовет меня голодный Ихтиандр. Переломленный пополам как двухстволка, пошел, скормил ему остатки вчерашней известки, которая оказалась рентгенопозитивным барием. На обратном пути попал в лапы зеленохалатого, который по моей перекошенной физии…, пардон лицу догадался, что самочувствие не монтана. Сказал с приблатненным акцентом:

Неплохо бы было пером тебе в пузо помочь, но это только утром возможно будет. А сейчас… А сейчас девочки -красавицы подойдут к тебе и… Ну, впрочем, они сами тебе все объяснят. Главное, ты не брыкайся, зла они тебе не пожелают.

Чего, спрашивается, так стращать ему меня понадобилось? Лежу с дрожью в коленках. Жду девочек. ДЕВОЧЕК, КОТОРЫЕ ЗЛА НЕ ЖЕЛАЮТ!!!

Девочка всего одна пришла. “Красивая” до такой степени, что даже медицинский халатик на грудях оттопыренный и шапочка накрахмаленная шарму не придает. Лениво позевывая и почесывая весьма объемную и дряблую по причине возрастных изменений и малоподвижного образа жизни ягодицу, оглядела всю палату и, остановив внимание на моей персоне, единственно недремлющей, произнесла весьма сакраментальную фразу, приподнимая бровь:

– Пройдемте со мной, больной с ежами проглоченными, я по причине своей медицинской направленности в меру сил поспособствую.

И, не спеша, покачивая широченными бедрами, проложила фарватер, в котором я, собственно, был приглашен двигаться. Рейс окончился в глухом помещении с единственной кушеткой, какими-то ободранными ведрами, испещренными громадными, красными от стыда инвентарными номерами и прочими незнакомыми предметами узкоспециального медицинского назначения. Именно эти предметы окончательно развеяли все мои иллюзии, по поводу нашего обоюдного визита в сей кабинет.

– Портки сымай и укладайся на кушетку попом кверху, – нарочито невозмутимо произнесла дамочка.

“Ну и что, что старая и страшная, все равно ведь женщина. Интересно, а морда красная у меня сейчас или нет?” Посвистывая невозмутимо, “адики” стянул до колен и прилег на холодную дерьмантиновую поверхность. Молодецкое мое посвистывание внезапно прервалось невольным выдохом:

– ХЫК!

И я почувствовал, как в мое тело внедрился инородный пластиковый предмет.

– Да ты расслабься, не стоит так переживать, это просто водичка, – ласково похлопывая по обнаженному телу, произнесла, по-прежнему позевывая, санитарка. – Ну а что много ее, так что с того? Такая, брат, процедура неприятная с непривычки. Тутошние долгожители, особливо пенсионеры, очень даже ее уважают, процедуру эту. Она брат, весьма пользительна для пищеварительного трахту. А твоих ежей мы выкорчуем, вне всякого сомнения. Ты, главное, не бойся ничего, врачи у нас добрые, если их не злить чрезмерно, дело свое знают.

– Лопну ведь сейчас, куда же столько, – прервал я ее убаюкивающую речь.

– Ой, ну надо же, какие мы нежные! В этом кабинете еще никто никогда не лопался за всю историю существования нашей тыщки. Так что я даже не сомневаюсь, что и на этот раз пройдет все без эксцессов.

Надо же какое слово в ее лексиконе откопалось. “Эксцессов”. Хотя, скорее всего, услышала где-то, и научность понравилась, вот и запомнила.

– Ну, вот и кончилась водичка-то.

Шлепсь, – и инородное тело перестало раздражать своим присутствием мой организм. Теперь садись аккуратненько и булки зажми. Держись пять минут, а потом сам сообразишь, что делать. Белый брат вон, в уголке стоит. А я тебя больше смущать своим присутствием не стану. Увидимся еще, – и очаровательно (на ее взгляд, конечно) улыбнувшись, выпорхнула.

Сижу, держусь. Ощущение как у куклы-неваляшки. Какие там, в жопу, пять минут. И минуты продержаться невозможно. Считал, намеренно подольше растягивая звуки в голове:

– Раз, стодвенадцать, два, стодвенадцать, три…

– Сорок четыре стодвенадцать… А-а-а!!!

Белый брат-спаситель, урча, принял гостинцы в свое жерло. Однако ежи в животе лишь немного утихли, и я поплелся обратно в палату, и вновь наткнулся на зеленохалатого Андрея, который понял, что консервативное лечение не произвело необходимого эффекта.

– Ладно, - говорит, – иди, булки разминай до моего визита.

– Вот оно где, – мелькнула мысль в голове, – вот зачем анус помыли, теперь с ним булками рассчитываться. А зеленый с машинкой заряженной пришел, и булка ему всего одна понадобилась, чтобы проколоть её.

Опять уехал. Опять проснулся. Уже светло. Рядом мамик сидит. Улыбнулся ей. Зашел зеленый, попросил еще раз в расстрельную комнату сходить. А я уже и не боюсь ее вовсе. Облучился еще разок. Вернулся в палату. Полежал, помечтал. Вдруг с треском распахивается дверь, и въезжает тележка, управляемая двумя лицами северной национальности, и белая медсестра во главе.

Прикид оставляй и укладывайся на каталку, – голосом, не терпящим возражений, приказала она.

Перегрузился, как законопослушный гражданин. Решил пошутить, спросив:

Где тут ручка, скоростя переключать?

Попал в дурацкое положение, так как жительницы чумов, или, как их там, яранг, о коробках передач имели весьма смутное представление, если вообще, конечно, имели, и, как вскоре выяснилось, и языком славянским практически не владели. Только вывернули из палаты, как старшая русская медсестра внезапно вернулась, как бы вспомнив нечто, и, бесцеремонно подняв простынку неопределенного цвета, уставилась на заросли пониже пупа. Переведя полный негодования взгляд на драйверов каталки, выразительно постучала указательным пальцем по лбу и сделала однозначно понимаемое скребущее движение пальцами одной руки по ладони другой. Раскосые физиономии выразили благолепие перед неземной мудростью белой царевны, и, сложив вместе ладони с направленными вверх пальцами, совершили короткий, но полный преданности и уважения головной поклон. Затем, обратив свой взор к моей матушке, смятенно бродящей невдалеке, повторили жест, перенятый от старшей сестры. Вся беседа состояла из одних только жестов, но понимание было максимальным. Бритвенного станка у мамочки в косметичке, к сожалению, не оказалось, и я с ужасом узрел, как одна из туземок метнулась куда–то в подсобное помещение и, улыбаясь “максимально доброжелательно”, вернулась со станочком в руке, которому, наверное, было лет около 150, как и лезвию в него заправленному. И этот прикол с бритвенным станком уже второй раз подряд. Когда же уже выработается условный рефлекс неразрывности понятий больница-бритвенные принадлежности? После экзекуции, которой подверглось мое тело, во время которой во избежание потери мужественного молчания я занялся созерцанием собственного мозга, захотелось мне написать гигантский транспарант на облаках, приблизительно такого содержания:

“