О крокодилах в россии

ИЛЛЮМИНАЦИИ И ИНВЕКТИВЫ

В традициях изобразительной репрезентации власти образ кроко­дила продолжает соотноситься с образом дракона. В годы правле­ния Елизаветы, Анны Иоанновны, Екатерины II идеографическое присутствие диковинных чудовищ становится обычным в зрелищ­ном оформлении придворных празднеств и торжеств, в частности в аллегорическом антураже пиротехнических представлений — иллюминаций и фейерверков. В России, как и в Европе, образы драконов, змей, крокодилов, гидр включаются в аллегорические композиции, манифестирующие торжество власти, цивилизации и культуры над силами хаоса, варварства и дикости¹⁶⁸. Так, напри­мер, читатель «Краткого объявлении о великом феиэрверке», уст­роенном по случаю коронации Анны Иоанновны, узнавал об ар­хитектуре «иллюминационного театра»: «Перед театром на реке оныя суда, с которых фейерверк спускается, таким порядком по­ставлены, что они широкой бассе(й)н сочиняют. Посреди онаго бассе(й)на, яко на главном плане, изображен в фитильном огне-гроте, которой кажется вырубленному из дикаго камня подобен; а на верху у онаго видны две изваянныя фигуры БЛАГОЧЕСТИЯ и ПРЕМУДРОСТИ, которыя правыми руками на щиту лежащую Императорскую корону вверх подняв держат <...> Около сего ди­каго камня показываются различныя роды плавающих Сирен и других морских чудовищ, которыя на оной наступают видятся, и в которых не приятном образе древность все не укрощенныя и обеим вышеобъявленным добродетелям противныя похоти изоб­ражала»¹⁶⁹. Печатные объяснения аллегорических зрелищ тиражи­руются брошюрами, регулярно издающимися по случаю проводи­мых торжеств, и в российской периодике 1730—1760 годов — газетах «Санктпетербургские ведомости» и «St. Petersburgische Zeitung». Привычный в глазах современников образ воителя, ук­рощающего змея или дракона, в годы «женского» правления «феминизируется». Об аллегорической новизне традиционных изображений можно судить, между прочим, по составленному М. В. Ломоносовым «Проэкту иллюминации и фейэрверка к тор-

188 Константин А. Богданов. О крокодилах в России

жественному дню восшествия на Всероссийский престол Ея Им­ператорского величества (Елизаветы Петровны) ноября 25 дня 1753». В прозаической части рапорта Ломоносова, одобренного к реализации канцелярией главной артиллерией и фортификации, предписывалось сооружение «фитильного плана», представляюще­го аллегорическую победу Елизаветы-Минервы над многоглавым драконом. Замечательно, что одна из голов чудовища должна была при этом выглядеть как голова крокодила. Зрителям предлагалось лицезреть «на возвышенном троне сидящую, сиянием окруженную Минерву в порфире <...> правою рукою скипетр простирающую над стол, на котором Императорская корона и царские венцы с державою; в левой руке щит <...> Внизу бегущий от трона Дракон с Лвиною, Тигровою, Крокодиловою, веприною, змеиного и Ли­сьего головами, по которым исходящие от сияния тучи с молниею смешанные ударяют»¹⁷⁰. К проекту прилагалось стихотворное «изъяснение» аллегории; к дню иллюминации оно было напечата­но отдельной брошюрой, а в 1757 году включено во второе собра­ние сочинений Ломоносова под заглавием «На день восшествия на престол ее Величества 1753 года, где Ея Величество уподобляется Минерве, молниею поражающей дракона многоглавного»¹⁷¹. В разнообразии голов чудовища, по Ломоносову, надлежит разуметь пороки, характеризующие недругов Елизаветы и подлежащей ее заботе России:

Седмь глав зияли к ней на теле вдруг едином,
Где зависть, в жале яд носящая змеином,
И злобы мерсския свирепый Крокодил,
И вепрь неистовства неодолимых сил,
С языком лисиим пронырливое льщение,
Зев волчия алчбы, Тигр ярый — похищенье
И львины челюсти рыкающей войны
В одном чудовище на дерзость рождены¹⁷².

Востребованный в годы правления Елизаветы образ Минервы перенимается Екатериной II и активно пропагандируется ее окру­жением. Екатерина-Минерва, как и ее предшественница, борется со свирепыми чудищами, угрожающими благоденствию импе­рии¹⁷³. Но вернемся к нашим крокодилам.

В академическом комментарии к стихотворному «изъяснению» Ломоносова предполагается, что под драконом Ломоносов имел в виду ненавистных временщиков правления Анны Иоанновны — «Бирона, Остермана и их приспешников»¹⁷⁴. Остается гадать, так ли это; но исключать инвективную персонализацию многоголово­го чудовища, по-видимому, не приходится. В стихотворной филип-

О крокодилах в России 189

пике Ломоносова дракон описывается как враг, угрожающий «оте­ческому трону» Елизаветы и нации «россов»¹⁷⁵. В инвективном словоупотреблении Ломоносова слово «крокодил» не лишено ори­гинальных коннотаций, воспроизводящих, с одной стороны, тра­диционное представление о пугающем заморском чудище, а с дру­гой — позволяющих придать этому образу некую идеологическую и даже политическую аллегоризацию. Кстати, и сам Ломоносов в том же 1753 году, когда он пишет «изъяснение» к аллегорическо­му образу дракона, удостоится в пылу филолого-патриотической полемики о русской орфографии оскорбительного прозвища «кро­кодил» со стороны В. К. Тредиаковского. Тредиаковский, требовав­ший сохранения во множественном числе имен прилагательных, местоимений и причастий мужского рода на -ый, -ий исконных, по его мнению, для русского языка окончаний -ии, -ыи (оныи, кото­рыи и т.д.) в эпиграмме Ломоносова «Искусные певцы всегда в напевах тщатся» (1753), был назван «скотом» и «совой»¹⁷⁶. В ответ­ной филиппике («Не знаю, кто певцов в стих вкинул сумасброд­ный») Тредиаковский обозвал своего оппонента разом «нетопы­рью», «свиньей» и «крокодилом»:

Тебе ль, парнасска грязь, маратель, не творец, Учить людей писать? — ты, истинно, глупец. Поверь мне, крокодил, поверь, клянусь я богом! Что знание твое все в роде есть убогом¹⁷⁷.

Обмен «животными» ругательствами между Ломоносовым и Тредиаковским своеобычен и заслуживает историко-культурного комментария. По мнению В. И. Жельвиса, автора ценной моно­графии о сквернословии, «бранные ассоциации с различными животными характерны, по видимому, для всех без исключения национальных культур» и представляют собой «классический при­мер универсалии»¹⁷⁸. Проанализировав большое количество соот­ветствующих примеров, Жельвис, однако, ни словом не упоминает о прозвище «крокодил», хотя для русской культуры использование этой лексемы, как показывает уже вышеприведенный материал, обнаруживает и давнюю историю, и любопытную контекстуализа­цию. Может быть, это умолчание отчасти объясняется исходным убеждением автора в том, что значительная часть зоовокативов и зоосравнений имеет скрытый или явный сексуальный подтекст и в принципе могла бы рассматриваться в составе сексуальной час­ти инвективной лексики. В прозвище «крокодил» такой подтекст представляется, по-видимому, менее очевидным, чем в других при­водимых автором примерах. Вместе с тем исключать его не прихо­дится: уже аллегорическое истолкование эмблемы с изображени-

190 Константин А. Богданов. О крокодилах в России

ем крокодила «Inversus Crocodilus amor» (см. выше) предполагает образ коварного и неверного любовника. В романе Николая Эмина «Игра судьбы» (1789) такого эпитета удостаивается чувствительный Всемил из уст возлюбленной им Плениры; на отчаянное письмо героя, вопрошающего Плениру, куда ему бежать, чтобы успокоить разбитое сердце (Пленира замужем), героиня отвечает сумбурным посланием, обнаруживающим за негодующими восклицаниями ответную страсть:

«Варвар! Торжествуй... узнай... Мучитель! беги от недостойной Плениры! Куда? Увы! ...Душа моя везде с тобою... Не могу более писать <...> Крокодил!...Смейся... Радуйся... Гордись утехами зло­дейского пера своего... <...> Не знаю что сказать!..<...> Останься»¹⁷⁹.

Страстные инвективы в адрес возлюбленного, конечно, лишь подчеркивают в данном случае кипение страстей, bavardage de la fièvre героини. Но ясно и то, что упоминание о крокодиле прочи­тывается здесь как характеристика, которая, хотя и не исключает эротического подтекста (крокодил — коварный соблазнитель и/ или насильник), отсылает к морально-нравственным обязатель­ствам и к библейской заповеди («не возжелай жены ближнего сво­его»), но нимало не подразумевает, что влюбленный герой отвра­тителен внешне, как это могло бы быть истолковано с оглядкой на современную инвективную традицию¹⁸⁰.

Литература начала XIX века обыгрывает фольклорные и ал­легорические традиции зооантропоморфизма: «человеческие» особенности крокодильего поведения инверсивны к «крокоди­льим» особенностям в поведении людей. В 1802 году «Вестник Европы» публикует устрашающий рассказ доктора Франка «О крокодиле» — «коварном звере», как его называет автор¹⁸¹. Но склонность ко лживым слезам и коварной жестокости, очевидно, роднит пресмыкающихся и людей. Константин Батюшков в сти­хотворении «Счастливец» (1810), вторя Ф.-Р. де Шатобриану, придаст этому сравнению не лишенный мазохизма мизантропи­ческий универсализм:

Сердце наше — кладезь мрачный: Тих, покоен сверху вид,
Но спустись ко дну... ужасно! Крокодил на нем лежит!¹⁸²

Судя по всему, четверостишие Батюшкова было популярным: желчный А. Ф. Воейков, не щадя в своем «Доме сумасшедших» ни врагов, ни друзей, процитировал строчки о крокодиле для уничи­жительной характеристики их автора:

О крокодилах в России 191

Чудо! — под окном на ветке Крошка-Батюшков висит
В светлой проволочной клетке;
В баночку с водой глядит,
И поет он сладкогласно:
«Тих, спокоен сверху вид,
Но спустись на дно — ужасный Крокодил на нем лежит¹⁸³.

Много позже Вяземский вспоминал: «Батюшкова между собою мы прозвали попенькою, потому что в лице его, а особенно в носу, было что-то птичье. Поэтому и Воейков в "Доме сумасшедших" посадил его в клетку»¹⁸⁴. Так воспринял эту пародию и сам Батюш­ков, заверявший в 1815 году Жуковского, что он хохотал над стро­фой Воейкова и на него не сердится¹⁸⁵. По злой иронии судьбы, сти­хи, посвященные Батюшкову в поэме Воейкова, уже в 1820-е годы могли прочитываться по иному: прогрессирующая психическая болезнь поэта придавала образу поэта в клетке почти буквальный смысл, а строчки о крокодиле с жестокой иронией иллюстрирова­ли природу сумасшествия.

В начале 1830-х годов роман Шатобриана «Атала», из которо­го Батюшков заимствовал пассаж о крокодиле, найдет своего чи­тателя в юном Михаиле Лермонтове, который воспользуется тем же сравнением в набросках к роману (1833—1834), опубликован­ных много лет спустя после смерти автора под названием «Вадим». В нарочитости романтических контрастов главный герой обурева­ем противоречивыми чувствами. Мучительный разлад с самим собою не покидает Вадима и в воспоминаниях: глядя на реку и припоминая прошлое, герой испытывает щемящее удовольствие, но «на дне этого удовольствия шевелится неизъяснимая грусть, как ядовитый крокодил в глубине чистого американского колодца»¹⁸⁶.

СУМАРОКОВ И ДЕРЖАВИН О ВРАГАХ РОССИИ

Бранный «крокодил», адресованный Тредиаковским Ломоносову, найдет свое применение и у их соперника на литературном попри­ще — А. П. Сумарокова. В отличие от Тредиаковского, вспоминаю­щего о крокодиле в пылу филологической перебранки, Сумароков мыслит государственно-политическими масштабами. В «Стансе граду Синбирску на Пугачева» (1774) свирепое ругательство обра­щено на жестокого бунтовщика. Пугачев — монструозное чудови­ще, сравнимое с библейскими гадинами, воплощающими Сатану в обличье пса, дракона, гидры и, наконец, крокодила.

192 Константин А. Богданов. О крокодилах в России

Сей варвар не щадил ни возраста, ни пола,
Пес тако бешеный что встретит, то грызет. Подобно так на луг из блатистого дола
Дракон, шипя ползет. <...>
Рожденна тварь сия на свет бессильной выдрой, Но ядом напоясь, которым рыжет Нил, Сравняться он хотел со баснословной гидрой, — Явился крокодил¹⁸⁷.

Политическая адресация «крокодильих инвектив» вдохновляет и Г. Р. Державина. Уже в прославившей поэта оде «Фелица» (1782) крокодилами названы некие злоречивые и неблагодарные крити­ки-зоилы, досаждающие Екатерине II, но не меняющие ее благо­душного к ним отношения:

Слух идет о твоих поступках,
Что ты нимало не горда,
Любезна и в делах и в шутках, Приятна в дружбе и тверда <...>. Неслыханное также дело, Достойное тебя одной,
Что будто ты народу смело
О всем, и въявь и под рукой,
И знать и мыслить позволяешь,
И о себе не запрещаешь
И быль и небыль говорить;
Что будто самым крокодилам, Твоих всех милостей зоилам,
Всегда склоняешься простить¹⁸⁸.

В столь же бранном значении Державин пользовался фразео­логизмом «крокодильи слезы». Таков облик неопределенно персо­нифицируемого, но обнаруживающего крокодильи особенности «Коварства» из оды 1790 года «На коварство французского возму­щения и в честь князя Пожарского» (Н. Остолопов и вслед за ним Я. Грот полагали, что стихотворение Державина, формально посвя­щенное событиям Французской революции, содержит политичес­кие намеки в адрес вельможных соотечественников-недоброжела­телей поэта):

Когда смеешься, — ты сирена; Когда ты плачешь — крокодил; Когда молчишь, тогда геенна Кипит в тебе всех адских сил¹⁸⁵.

О крокодилах в России

193

194 Константин А. Богданов. О крокодилах в России

правления отсылка к истории Ордена Св. Иоанна была более чем актуальна. Инсценируемая при дворе (и во внешней политике Рос­сии) «мальтийская» ориентация российского императора (29 нояб­ря 1798 года провозглашенного великим магистром Ордена Св. Иоанна в прокламации русского приорства, а на следующий год признанного в этом титуле западноевропейскими приорствами) в существенной степени определяет идеологическую атмосферу во взаимоотношениях российской элиты конца XVIII века¹⁹². На этом фоне именно Суворов особенно напрашивался на пересуды. В бро­шюрованном издании стихотворения 1800 года на обороте титуль­ного листа Державин поместил эпиграф: «Великий дух чтит похва­лы достоинствам, ревнуя к подобным; малая душа, не видя их в себе, помрачается завистью. Ты, Павел! Равняешься солнцем в Суворове; уделяя ему свой блеск, великолепнее сияешь». Позднее, уже после смерти императора, Державин объяснит смысл этого эпиграфа «намерением, дабы Павел познал, что примечено публи­кою его недоброжелательство к Суворову из зависти»¹⁹³. Конфлик­тные взаимоотношения полководца с императором не были сек­ретом для образованных читателей Державина — переломной вехой в данном случае явилась именно швейцарская кампания. Рескриптом императора (от 29 окт. 1799) Суворов был пожалован в генералиссимусы и тем самым символически «прощен» и при­ближен ко двору. Знаком особого расположения Павла к Суворо­ву стали слова, якобы сказанные императором графу Ростопчину по получении реляции о переходе Альп, так объяснившим свое ре­шение пожаловать Суворову звание генералиссимуса: «Это много для другого, а ему мало: ему быть ангелом»¹⁹⁴. История рыцаря Гозона получала на фоне всех этих событий дополнительный смысл, поскольку сюжетной канвой легенды о средневековом ры­царе является именно конфликт героя с великим магистром орде­на Элионом де Вилленевым, запретившим (в заботе о гибнущих рыцарях ордена) тревожить необоримого зверя. Подвиг героя явился, таким образом, также подвигом спасительного (в онома­стическом буквализме — Dieudonné — «богом данного») непослу­шания. За нарушение приказа великого магистра победитель дра­кона был лишен кавалерских одежд и заточен в тюрьму, но в конечном счете освобожден, пожалован главным наместником ордена, а после смерти Элиона де Вилленева в 1346 году, избран новым великим магистром¹⁹⁵.

Дракон-крокодил, побежденный Гозоном, знаменует, по сред­невековой легенде, демоническую силу Антихриста (в символичес­ком истолковании легенды носителями этой силы называются турки, в войне с которыми «исторический» Дьедонн де Гозон про­славился победой в морском сражении у малоазийского города
О крокодилах в России 195

Смирна). Преемник Гозона — рыцарь-россиянин также одолевает силы Антихриста. Кто представляет это зло, из стихотворения Державина не слишком ясно — по контексту это, конечно, Фран­ция («жертва лжи и своевольства»), но также и свирепая природа, препятствующая христолюбивому русскому воинству (поэт, разу­меется, знал слова Павла из наградного рескрипта Суворову: «По­беждая повсюду и во всю жизнь вашу врагов отечества, недоста­вало вам одного рода славы — преодолеть и саму природу»)¹⁹⁶.

Десятью годами позже Державин снова вспомнит о крокоди­лах и крокодильих слезах, чтобы охарактеризовать Наполеона: «Ты, чрез слезы крокодилны <...> поверг престолы, храмы, грады» («Слава», 1810)¹⁹⁷. В «Гимне лиро-эпическом на прогнание фран­цузов из отечества» (1812) крокодилий образ Наполеона дополни­тельно демонизирован ссылками на Апокалипсис. Французский император теперь уже не только «лютый крокодил, короны похи­титель», но также «князь тьмы и крокодильих стад»¹⁹⁸. Сам Держа­вин сопроводил свой гимн экзегетическими примечаниями, об­наруживающими в противоборстве Наполеона и Александра предсказанную в Апокалипсисе победу агнца над зверем («Змий с агнцем брань сотворит, и агнец победит его»: Апок. 17, 14). Алек­сандр (вступивший на престол под знаком Овна) — агнец, сокру­шающий вышедшего из бездны «змея древнего, нарицаемого дья­вол» (Апок. 11, 7—9). Во устранение сомнений о сатанинской природе Наполеона Державин напоминает, между прочим, о вы­числениях профессора Дерптского университета Иоганна Виль­гельма Гецеля, доказывавшего, что в имени императора скрыто число 666¹⁹⁹.

В глазах современников «крокодильи» инвективы поэта по адресу Наполеона воспринимались на фоне брани в адрес фран­цузского императора, захлестнувшей русскую публицистику воен­ных лет²⁰⁰. Рассуждения о «чудовищности» «кровожадного» агрес­сора не исключают, между прочим, анекдотического превращения французского императора в людоеда²⁰¹. В 1812 году анафема Напо­леона как Антихриста была санкционирована синодально²⁰², но на слуху была уже ранее. По воспоминаниям С. Н. Глинки, в 1809 году в канцелярии H. H. Новосильцева он застал своего приятеля В-ко подчеркивающим в тексте Апокалипсиса слова из десятой главы: «И имели над собою царя — ангела бездны, ему же по-еврейски имя Аввадон, а по- гречески Аполион». На вопрос мемуариста: «Что из этого хотите сделать», «В-ко ответил: "Для возбуждения русского народа произведем Наполеона в Аполионы, в Антихрис­ты"»²⁰³. В ряду библейских аналогий напрашивалось сравнение русского царя с праведным Моисеем. В составленном А. С. Шиш­ковым манифесте Александра I о войне с Наполеоном эта парал-

196 Константин А. Богданов. О крокодилах в России

лель предполагала дальнейшую экзегезу: Россия, предводитель­ствуемая Александром, выступала в роли «Нового Израиля», а Наполеон — в роли жестокосердного египетского Фараона (тем более что «египетские» эпитеты Наполеона поддерживались вос­поминанием о прославивших французского императора египетских походах 1798—1801 )²⁰⁴. На этом фоне державинские филиппики по адресу «князя тьмы и крокодильих стад» не лишены мифопоэтической логики (Наполеон — покоритель Египта) и теологической обоснованности, — учитывая, что в Библии караемый Господом еги­петский фараон именуется Левиафаном (Псал. 73: 14), т.е. «кроко­дилом» (см. ниже).

Еще одним возможным, хотя и более специфичным, источни­ком крокодильих инвектив в адрес Наполеона могла послужить для Державина масонская литература. Известное неравнодушие масонов и, в частности, мартинистов к «египтологическим» ал­легориям в духе Гораполло еще более усилилось после публикации в 1798 году мистико-теософской поэмы маркиза Луи Клода де Сен-Мартена «Крокодил, или Война добра и зла» («Le crocodile, ou la guerre du bien et du mal»), в которой варьировалась излюбленная мысль о сатанинской пагубе «естественного права»²⁰⁵. Кульминация поэмы — грядущее торжество теократии над происками олицетво­ряемого крокодилом Сатаны, «реинкарнированного» авторами Эн­циклопедии и творцами Французской революции. «Крокодилье» имя Наполеона как «слуги сатаны» было и в этом случае вполне уместным.

В 1813 году поэт найдет еще одну возможность воспроизвес­ти полюбившийся ему образ в стихотворении «Новгородский волхв Злогор» (опубл. в 1816 году). Здесь контаминируются леген­дарное повествование о Волхве, превращающемся в крокодила, «Песнь» Бояна и «произречения новгородских жрецов» — сфаль­сифицированный библиофилом А. И. Сулакадзевым древний сви­ток, писанный «славеноруническими буквами» и восхитивший доверчивого поэта²⁰⁶. В «поэтической» реконструкции легендарной истории Руси волхв, превращающийся в крокодила, назван Дер­жавиным Злогором — именем, вычитанным у Сулакадзева²⁰⁷. Пе­ресказывая текст «Новгородского летописца», поэт не только демонизирует легендарного волшебника, но и наделяет его облик определенными историко-идеологическими характеристиками:

Так он, изверженец из ада,

Всех козней демонских собор....

Был крокодил, волхв, князь, жрец, вождь.

Он невегласов вместо Бога

Принудил силой, страха чтить